Интервью с Постпредом РФ В.И.Ворронковым

– Владимир Иванович! Вы ведь не новый человек в Вене.
– Когда обсуждались кандидатуры на должность Постпреда при международных организациях в Вене, один из заместителей Министра шутливо сказал: “А может, пошлем Воронкова – он по крайней мере знает Вену”. Я действительно хорошо знаю Вену – прожил здесь более семи лет: дважды работал в нашем Постоянном представительстве при ОБСЕ – один раз советником, а второй раз – заместителем Постпреда. Так что есть накопленный по работе в ОБСЕ дипломатический багаж.
Ну а Вена – это чудо. Если же говорить о престижности Вены в рамках российского МИДа, то, конечно, это одно из самых престижных мест, а наше Представительство входит в десятку наиболее крупных зарубежных дипломатических точек Российской Федерации. Это действительно очень ответственное место. Повестка дня – от ядерной программы Ирана до борьбы с наркотиками в глобальном масштабе – впечатляет. Словом, работы здесь невпроворот.
– Что вас привлекает вообще в работе дипломата?
– Я считаю, что самое большое достоинство дипломатической профессии состоит в том, что ты можешь время от времени менять направление и сферу своих интересов. Что побуждает любого дипломата, если он, конечно, хочет развиваться, не ржаветь и все время быть в движении. Это будоражит и кровь, и воображение, и если что-то получается, то испытываешь реальное удовлетворение, потому что  у этой профессии есть отдача.
– В основном дипломаты оканчивают МГИМО. А вы?
– Я окончил исторический факультет МГУ и начинал свою карьеру как ученый: занимался историей южных и западных славян (есть такая кафедра на историческом факультете), а более конкретно – отношениями России и Польши до советских времен, то есть в первой четверти XX века. Мне довелось еще в советские времена учиться в Польше – я заканчивал пятый курс в Варшавском университете и потом, когда писал диссертацию, был в Польше на научной практике. Наверное, у меня были неплохие знания польского языка, потому что в молодые годы я поработал переводчиком, в том числе на самом высоком политическом уровне – например, довелось переводить Брежнева и Черненко. Так что карьера начиналась как научно-переводческая.
Потом я работал в академическом Институте экономики мировой соцсистемы, а в перестроечные времена переместился в МИД и в первую командировку в 1989 году был направлен в Польшу, где, кстати, выполнял совершенно уникальную по тем временам роль – я был первым советским дипломатом, которому было поручено устанавливать контакты с польской оппозицией из «Солидарности». Одним из моих собеседников был легендарный Адам Михник, которого в СССР представляли как исчадие ада. Он оказался очень пророссийски настроенным человеком и называл себя антисоветским русофилом, что совершенно четко отражает его позицию. Адам внес большой вклад в налаживание отношений между Польшей и Российской Федерацией. До сих пор у меня с ним хороший контакт.
Кроме того, из-за знания местного языка меня назначили пресс-атташе посольства. Во время всех событий 1990 – 1991, 1993 годов я был в тесном контакте с польскими журналистами и, порой не имея никаких инструкций из Москвы, должен был комментировать, в том числе и в живом эфире, то, что происходило в России.
– Когда вы вернулись в Москву?
– Я вернулся в Москву в 1994 году и попал в департамент, который был частью Секретариата Министра. Когда в Вене в 1996 году образовалось наше Постоянное представительство при ОБСЕ, я оказался в той команде. Ее тогда возглавлял известный российский дипломат Юрий Викторович Ушаков (сейчас он заместитель главы аппарата Правительства России). Я занимался балканскими делами и вопросами, связанными с СНГ, так называемыми замороженными конфликтами. Это был первый мой опыт многосторонней дипломатии.
Отсюда меня снова отправили в Польшу – советником-посланником Посольства России. Там я пробыл до 2002 года, а по возвращении работал в мидовских кадрах, где занимался, в частности, кадровым обеспечением международных организаций.
– Ну, я думаю, желающих попасть на работу в международные организации было немало.
– А найти подходящих работников было достаточно сложной задачей.  Дипломаты, конечно, знают иностранные языки, большинство – английский, который необходим для работы в международных организациях, но там не всегда нужны дипломаты. В профильных международных организациях прежде всего требуются специалисты. Возьмем МАГАТЭ – там должны работать ядерщики с соответствующим образованием. Как правило, специалисты хорошие есть, но тормозящий фактор – это их незнание английского языка, что сильно затрудняет продвижение наших людей в международные организации.
– Ну так уж нас учили!
– Да, это феномен советских времен. Иностранный язык преподавался идеологически: все имели в дипломе запись, что знают английский, но преподавание было настолько усложненным и схоластическим, что изучить иностранный язык на нормальном уровне было почти невозможно. Поэтому мало кто владел языком на практике.
Надо сделать обучение английскому языку массовым в России, как в свое время в Западной Европе. Потому что становясь частью глобального мира, наши люди должны быть конкурентоспособными, а значит и уметь общаться на английском. Так уж сложилось, что английский язык стал повсеместно признанным языком глобального мира. На работу в государственные структуры должны приниматься люди с обязательным рабочим знанием английского языка. Наши руководители владеют иностранными языками, и чиновникам надо брать с них пример.
– А как же русский язык?
– Русский язык настолько могуч, что главное – ему не мешать, и он не только выживет, но и расширит пространство для себя. Что, собственно, и происходит. Обратите внимание, как вырос интерес к русскому языку в Австрии.
– Я так жалела, что не смогла попасть на вашу встречу с русскоязычными работниками ооновского центра.
– Очень интересная беседа получилась. Мы договорились, что будем встречаться в регулярном режиме, чтобы была обратная связь, чтобы люди могли ставить вопросы и мы могли их совместно решать.
– Наши люди должны тяготеть к своей общей родине, а для этого им надо больше общаться.
– Я считаю, что для россиян это весьма актуальный вопрос. В отличие от других наций и народов мы частенько отгораживаемся друг от друга. Мы очень легко внедряемся и даже растворяемся в любой среде, поэтому такие понятия, как “русская диаспора”, “русский мир” за рубежом, очень часто неопределенные. Вероятно, это следствие процессов после октябрьского переворота, когда часть общества, и не самая плохая часть, вынуждена была уехать из страны и строить какой-то другой мир, не имея возможности общения с Родиной.
– Ну а потом вы снова появились в Вене…
– После того, как я пробыл в кадрах, и уже мог теоретически претендовать в нашей дипслужбе на роль посла в небольшом государстве, мне предложили поехать советником-посланником в Вену, в ОБСЕ. Я не задумывался ни секунды – тут же дал согласие и совершенно об этом не жалею. Это был очень интересный период работы, попытка перенастроить эту организацию на те рельсы, которые требуются в XXI веке. Не обошлось и без драматизма.
– Что вы имеете в виду?
– За 3 недели до нападения Грузии на Южную Осетию в августе 2008 года я как раз был в зоне конфликта, видел, как велась подготовка. И, к сожалению, ОБСЕ оказалась не в состоянии предотвратить насилие.
Когда я вернулся в Москву в 2008 году, меня назначили директором Департамента общеевропейского сотрудничества, и я занимался контактами с НАТО, Евросоюзом, работой наших Представительств при ОБСЕ, в Совете Европы и еще ряда измерений нашего сотрудничества с ЕС. Самым интересным вопросом был безвизовый диалог с Евросоюзом.
– Расскажите об этом.
– Параллельно с директорством я исполнял функции старшего должностного лица по безвизовому диалогу с ЕС от российской стороны. С ЕС-коллегами сейчас подготовлен документ под названием “Совместные шаги по продвижению к безвизовому режиму между РФ и Евросоюзом”, который планируется вынести на предстоящий декабрьский саммит Россия – Евросоюз. Это перечень технических параметров, которые должны быть выполнены с обеих сторон: обустройство границ, гармонизация законодательства в этой сфере, общая эмиграционная политика, выдача однотипных проездных документов, оборудование однотипных пограничных переходов. Если этот документ будет одобрен, то он станет базой для совместной практической работы. Очень важно, что мы сможем изучать их опыт и проверять их границы, а они будут иметь возможность приезжать к нам и смотреть наши границы.
– А разве границы при безвизовом режиме останутся?
– Граница между Россией и Евросоюзом останется. Речь идет о пограничном режиме, который даст возможность ездить без визы тем, у кого к этому нет противопоказаний. Пограничный контроль сохранится, но те граждане, у которых будут биометрические паспорта с помещенными в чип личными данными, смогут свободно перемещаться по территории стран ЕС и, соответственно, на тех же условиях – жители Евросоюза по России.
– Значит, безвизовый режим, о котором столько говорят и которого так ждут, все-таки возможен?
– Эта цель абсолютно достижима. Мои коллеги из ЕС не любят называть сроки, говорят “сначала дела, потом сроки”, но реально, при наличии воли с обеих сторон, мы сможем выйти на результат в течение двух-трех лет.  Если мы говорим о контактах в глобализирующейся Европе, то свободное передвижение – их главная предпосылка, предпосылка к  созданию новой общеевропейской демократической среды, потому что только прямые человеческие контакты могут сформировать такую среду.
– Видимо, трехлетний период, связанный с вашей деятельностью в Департаменте общеевропейского сотрудничества, был очень интересным и насыщенным. Тем не менее, вы снова поменяли сферу деятельности.
– Пока есть силы и интерес, надо часто и разумно менять место службы. Что касается нового места работы, могу сказать одно – мне здесь нравится; в отличие от ОБСЕ, где еще очень сильно наследие «холодной войны» и очень легко из-за предубеждений появляются разделительные линии, в ооновских структурах существует достаточная степень доверия. Здесь возникают интересные коалиции, здесь глобальные риски и вызовы заставляют всех работать вместе. Скажем, мы и с китайскими, и с американскими, и с европейскими  коллегами занимаем единую позицию по отношению к иранским ядерным немирным программам: все мы – за то, чтобы соответствующие резолюции Совета Безопасности ООН были выполнены в полном объеме. Но Россия против избыточных санкций, так как этот механизм работает неизбирательно – зачастую от них страдают прежде всего обычные люди. Мы считаем, что надо побуждать партнеров тщательно выверять свои шаги, чтобы страна, которая является объектом внимания, не загонялась в тупик – такой тактикой можно достичь большего. Мне нравится, что мы работаем вместе над серьезными проблемами, которые касаются всего человечества.
Я занимался европейской окружающей средой, а здесь мировая окружающая среда. Для меня это познание нового мира, в котором я прежде никогда не работал.
Беседовала
Ирина Мучкина