Александр Васильевич Белобратов – переводчик, литературовед, редактор серии «Австрийская библиотека». Об австрийской литературе с ним беседовал Сергей Абрамкин.
– Что такое австрийская литература? Это литература Австрии? Или границы определяются шире, не так буквально?
– Это долгий вопрос, продолжающий оставаться открытым. Есть несколько концепций, я их просто перечислю. Одна из них: австрийская литература – всё, что написано (художественные произведения, конечно) на территории современной Австрии и бывшей Австро-Венгерской империи. Она включает в себя авторов, пишущих не только по-немецки, но и, скажем, словенских авторов в Каринтии. Вторая формула ориентирована на язык, то есть австрийская литература – это литература на немецком языке, и здесь тоже начинаются варианты.
Один вариант – радикально языковой. Некоторые коллеги считают, что существует достаточно отчетливо маркированный вариант австрийского литературного языка, которым пользовались авторы, жившие или родившиеся в Австрии, и эта литература австрийская именно по языковому принципу. Аргумент это слабый, потому что тогда есть литература и баварская, и гамбургская, и так далее.
Другой вариант в рамках немецкоязычной австрийской литературы связан с тем, что эта литература становится относительно самостоятельной на протяжении достаточно длительного времени. В начале XIX столетия появляется то, что можно назвать фольклорными корнями – это венский народный театр и венская народная комедия. Появляются классики: Грильпарцер, Ленау, Штифтер – фон, необходимый для национальной литературы. В конце XIX – начале XX века возникают оригинальные течения, которые в Германии представлены не так ярко или не представлены вообще, скажем, венский импрессионизм рубежа веков. После основания Первой республики (1918) можно уверенно говорить о самостоятельности этой литературы.
И третий вариант, к которому в последнее время склоняются очень многие, – рассматривать австрийскую литературу исходя из контекста регионального, как литературу определенного немецкоязычного региона. Эта региональность (не в смысле провинциальности, а в смысле геогрфически-исторически-культурного положения) позволяет разрешать многие вопросы, особенно в тех случаях, когда сам автор говорит, что он австриец, но ни к какой австрийской литературе не принадлежит. Пауль Целан жил в Австрии год или полтора, но родился на территории Австро-Венгрии, длительное время был в Трансильвании, которая также принадлежала империи. Затем он уезжает в Париж и в 70-м году там умирает. Важна определенная связь с историей, культурой, литературой этого большого региона. Тем не менее это вопрос еще и исторический, потому что если мы посмотрим на XIX век – это одна ситуация, XX век, особенно вторая половина, – совсем другая.
– В одном из интервью вы сказали, что начали переводить австрийских авторов, работая над дипломом по «Человеку без свойств» Роберта Музиля. Почему именно австрийских?
– В личном интересе к австрийской литературе нет никакой специфики. Меня интересовало и по-прежнему интересует многое в немецкоязычной литературе: и в швейцарской, и в западногерманской, и в классической немецкой. Первым движением в сторону австрийской литературы был, наверное, Стефан Цвейг, хотя он специфически не выделялся как австрийский автор, – русский читатель читает иностранную литературу вообще как мировую. Где-то в 70-м году появился перевод небольшой новеллы Музиля «Тонка», я заинтересовался этим текстом, затем «Человеком без свойств», а потом сложилось так, что меня привлекала эта тема вообще, хотя я писал и о Лессинге, и о литературе 20-х годов. Учитывая то, что «Австрийская библиотека» была основана в 90-е годы, книги под руками, есть личные контакты, в том числе с современными авторами, понятно, что в процентном отношении эта литература занимает большое место.
– Расскажите про «Библиотеку» подробнее.
– В 1988 – 89 году Министерством иностранных дел Австрии был основан проект под названием «Австрийские библиотеки для Восточной и Юго-Восточной Европы». Основные университеты, крупные библиотеки в этих странах (на Украине, в Чехии, Венгрии, России и так далее) получили в дар большую австрийскую библиотеку. Это около 4 тысяч томов основного фонда с возможностью дозаказывать книги. Помимо собственно библиотечной деятельности, есть другая сторона проекта – литературная серия «Австрийская библиотека в Санкт-Петербурге». Вышло уже 22 тома, готовятся еще три книги. Концепция серии такова: показать самые разные стороны австрийской романной литературы второй половины XX – начала XXI-го века, романа как наиболее репрезентативного и интересного жанра современной австрийской литературы.
– Вы выбираете произведения для серии сами? Или это продолжение инициативы МИД Австрии?
– Здесь никто посоветовать не может, только германисты и переводчики. Я читаю какие-то книги сам, прошу кого-то почитать что-то из того, что мне кажется интересным, от кого-то слышу рекомендации, что это ни в коем случае нельзя пропустить. Главный ориентир – попытаться показать австрийскую литературу в основных ее образцах, охватить полный спектр. Например, в последнее время очень интересны авторы, которые относятся к так называемой «шамиссо-литературе» (Шамиссо – это француз, которого в детстве вывезли в Германию, и он стал немецким писателем), литературе мигрантов, приехавших в эту страну чаще всего детьми, выросших, получивших образование в контексте этого языка и пишущих теперь как австрийские авторы. В этой серии перевели Радека Кнаппа (родом из Польши) и Владимира Вертлиба (родился в Ленинграде). Или линия, которая связана с так называемой женской темой. Это Марлена Штрерувиц, Эльфрида Елинек, хотя Елинек шире, это автор действительно классический. Следующая линия связана с так называемой «Anti-Heimat Literatur», антирегиональной, антидеревенской литературой, литературой против литературы «прекрасного родного края», в первую очередь – «Прекрасные деньки» Франца Иннерхофера, книга начала 70-х годов, которая тогда была настоящим взрывом. Или австрийская литература, начинающаяся поcле войны: «Великая надежда» Ильзы Айхингер, естественно, роман Томаса Бернхарда «Стужа», репрезентативный текст для австрийской литературы. Или так называемый «венский роман»… Так и осуществляется подбор. В одной из первых книг этой серии, в бестселлере Роберта Шнайдера «Сестра сна», я в маленьком предисловии заметил, что австрийский писатель Герхард Фрич написал однажды: «Тот, кто смотрит на танцующих и не слышит музыки, думает, что танцующие сошли с ума». Эта серия – возможность услышать ту самую музыку слова, ситуаций, особенностей, ведь не прислушиваясь к ней, мы подумаем, что эти люди сошли с ума и живут странной, фантастически непонятной для нас жизнью. Как и мы. Именно у современных авторов очень много связано с текущими обстоятельствами, например, с историей политической карьеры Хайдера. В другой стране даже не поймут, о чем шум. Или 1986 год, президентские выборы Курта Вальдхайма в Австрии, бывшего генерального секретаря ООН, который во время войны был в войсках СС, – шум, вызвавший волну воспоминаний о событиях Второй мировой войны спустя 40 лет.
– Насколько литература представляет общество? Написано много антифашистских романов, но Австрия тридцатью процентами голосует за крайне правые партии. Насколько читатели сопоставимы с избирателями?
– Тридцать процентов – не весь народ. Треть. Есть еще две трети: устойчивые 30 процентов, связанные с католической партией, около 30 процентов голосуют за социалистическую партию, какое-то количество – за «зеленых». Спектр достаточно многообразный.
Эта тема сейчас востребована, тема нацистских преступлений и особенно холокоста, длительное время она вообще не существовала в австрийской литературе, практически до начала 60-х годов об этом никто ничего не писал. Начиная с «Волчьей шкуры» Ханса Леберта, знаменитого романа начала 60-х годов, ничего подобного в австрийской литературе, наверное, не было. Эта тема по-прежнему сохраняет взрывчатый характер и остается модной.
– Антифашистские романы?
– Не антифашистские романы, а романы, связанные с проблематикой непреодоленного прошлого. Пример – возьмите «Венский бал» Хаслигера, роман 95-го года, он года полтора продавался как горячие пирожки. А избиратели, которые выбирают более правые партии, – вы хотите сказать, что эти партии говорят, что нет, ничего этого не было? И писатели должны писать, что ничего не было?
– Нет, не так. «Ведь было и много хорошего».
– Хорошего было много для немцев, для австрийцев. Или вы имеете в виду ситуацию до 45 года? Да и до 45 года было много хорошего. Так вот потому, наверное, и интересны эти авторы, что они об этом пишут. Было много хорошего, да, для арийцев.
– Как для «Киндернаци» в романе Андреаса Окопенко.
– Да, прекрасная книга, она блестяще сделана и интересна сама по своей задумке и как прекрасный пример социализации в нацизм. Да, в жизни всегда бывает много хорошего, но вопрос в том, кому при этом очень плохо.
К тому же избиратели выбирают по очень разным причинам, и напрямую связывать литературу с положением в стране смысла нет. Опять же, делайте очень существенное различие между литературно-художественным текстом и моральной программой писателя, выражающейся неопосредованно: в публицистических текстах, выступлениях, проповедях и так далее.
– Какое впечатление у вас от австрийской прессы? Кажется, что публицистика совсем не так хороша, как литература. Общий тон – информативный, ровный, никакой. Были ли авторы, представленные в вашей серии, на страницах периодики?
– Среди представленных авторов есть несколько очень публицистически и эссеистически одаренных. В этом смысле интересен Роберт Менассе, он блестяще владеет этими жанрами, сборник его эссе «Страна без свойств» вызвал такое количество рецензий в немецкоязычной прессе, какое я не припомню даже на серьезную художественную книгу. Это оперативный уровень литературы, где автор откликается на то, что происходит здесь и сейчас. Есть уровень более долговременный, что выигрывает в конце – наверное, эти, вторые. С одной стороны, мы многое узнаем: как живут, что едят, где гуляют, по каким улицам ходят. Но с другой – наряду с этими бытовыми вещами важны стороны, связанные с общечеловеческими ситуациями: любовь, ненависть, смерть, жизнь, искусство, безделье, работа – вот те темы, которые затрагивают людей.
– Можно ли авторов описать топографически? Шнайдер – писатель Форарльберга? Бахман – венский автор? Насколько важна региональность?
– В этом случае уже не региональность, а провинциальность. Австрия не самая худая страна для людей, занимающихся литературой. Существует довольно разветвленная система поддержки литературы, искусства вообще: премии, стипендии, литературные чтения, клубы и так далее. Здесь возникает двойственная ситуация: с одной стороны, появляется некоторое количество авторов абсолютно региональных, провинциальных, за пределами Форарльберга никому никогда не известных, но бывает, что вдруг возникает автор, который вроде бы и местный, а на самом деле принадлежит литературе другого масштаба. В литературу входят не через южные или северные ворота Брегенца, в литературу входят через литературу. Поэтому какие-то авторы, действительно одаренные, или так сложилась их судьба, довольно скоро перерастают эту ситуацию, например, Джойс – ясно маркированный дублинский писатель. Или Елинек, она сама говорит: «Я отчетливо провинциальный автор, потому что у меня все про Австрию, все вокруг Австрии, все внутри Австрии».
– Венские авторы? Венские авторы – провинциальные?
– Вена – тоже провинция. Речь не идет о тем, что кто-то живет в столице и он сразу столичный автор.
– Если перейти от региона к базовой концепции, озвученной в начале, к языку. Австрийская проза и диалект. Насколько он важен?
– На самом деле здесь никакой специфики по сравнению с немецкими землями нет. Там такая же ситуация: в Баварии свой диалект, на севере Германии – свой. Это не играет большой роли. Специфика австрийского языка связана с определенными названиями, скажем, большим числом французских заимствований. В Швейцарии «швитцер дюч» становится все более активным во всех сферах жизни, в официальной речи, на радио и телевидении.
У Елинек есть знаменитая пьеса «Бургтеатр», она написана как бы на диалекте, но на самом деле (и она сама об этом пишет) никакой это не диалект, а искусственно, под диалект созданная конструкция, которая как раз и выпячивает его своеобразную функцию в показе связи знаменитых австрийских актеров и деятелей культуры с режимом 1938 – 45 годов и их активным присутствием в нацистских фильмах.
Вкрапления площадной речи, профессионального жаргона, диалекта оживляют ситуацию, придают персонажу индивидуальную языковую характеристику. Этим способом пользуются давно, еще в XIX столетии были авторы, писавшие на диалекте.
– Как это переводить на русский?
– А никак. Пример Шнайдера. В одной из сцен его персонажи, крестьяне, говорят на смеси форарльбергского диалекта и испорченной латыни. Переводчик описывает, что они говорят так, но как – передать не в состоянии. Заставить цокать или окать по-вологодски или по-нижегородски… Так переводили в 19 веке. Героев в лапотки обували.
И еще. Всякая попытка прямого перевода натыкается на отсутствие культурного контекста в другом языке. Но какие-то вещи можно стилизовать Это не будет один к одному, но создаст у читателя настроение. При переводе главное – создать у читателя схожее впечатление, чувства и мысли, связанные с этим текстом.
Беседовал Сергей Абрамкин
