– Александр Ильич, 500 тысяч солдат еврейской национальности стали участниками Великой Отечественной войны в рядах войск Красной Армии и в партизанских отрядах. Вы были одним из этих солдат. Расскажите, пожалуйста, об этом времени.
– Я родился в 1922 году в маленьком советском городке Новоград-Волынский в Житомирской области на Украине. 9 мая 1941 года меня призвали в Красную Армию, и я попал на учебу в 1-й артиллерийский зенитный авиабатальон в Ивано-Франковске под Рава-Русской. В течение шести недель мы проходили военную подготовку. Из 38 юных призывников моего взвода от первого призыва после войны осталось в живых только 8 человек.
Началась война. Немецкий вермахт, нарушая Договор о ненападении, перешел польско-советскую границу и внезапно атаковал наши пограничные войска. Нападения были настолько активны и неожиданны, что наши войска частично вынуждены были отступать. Для дальнейшей учебы, конечно, времени уже не осталось. Нас погрузили на машины и отвезли во Львов. Там после сильного обстрела началось настоящее отступление, и мы подались обратно в Житомир.
В августе 1941 года мы переправились через Днепр, кто группой, кто в одиночку, и собрались в деревне Кабаны; все остались целы и невредимы, хотя немцы постоянно стреляли и бомбили в освещенную сигнальными ракетами ночь. За форсирование Днепра мы получили почетный знак.
Мы ехали в направлении Харькова, Ростова через Луганск и только в городе Ахтырке (Сумская область) получили солдатскую форму, винтовки и боеприпасы. Там снова начались бои с немцами, в ходе которых наши солдаты попали под огонь немецких самолетов и вынуждены были отступить. Мы, молодые солдаты, не принимали непосредственного участия в боях, но обстреливали из винтовок низко летящие немецкие самолеты, создавая огневое прикрытие. После боя нас снова перегруппировали в две маршевые роты и отправили в направлении Сталинграда.
В начале 1942 года меня с группой моих земляков послали в школу в поселок Быково около Сталинграда, а затем в город Камышин в дивизионную школу, где мы по-настоящему учились военному делу. Уже начинало холодать, и нас снабдили теплой одеждой.
После переформирования нас послали на Курскую дугу. Я попал в Пятнадцатую дважды Краснознаменную Севашскую дивизию. На Курской дуге начались тяжелые, продолжительные бои. Из нашего батальона остались в живых только несколько солдат.
На Курской дуге была тогда очень трудная ситуация. Наши войска уже интенсивно наступали. Если помните, тогда было грандиозное танковое сражение. Мы находились во втором эшелоне и могли всё наблюдать. Из нашего окопа я видел воздушные бои. Я слышал, как ракетные пусковые установки, “Катюши“, интенсивным огнем обстреливали врага – это было могущественное оружие! Затем началось преследование отступающих немцев от Курска и дальше.
Первый раз я был ранен в 1942 году в Oрловской области, после этого в 1943 году – еще два раза под Курском.
В начале 1943 года нас перевезли в местечко Рава-Русская Ивано-Франковской области на Западной Украине, там наши войска продолжали наступать. Это было почти там, где я был призван в армию. Доходило до местных боев, преследовали немцев, то наступали, то отступали. Около 14-ти раз мой взвод имел прямой контакт с противником. Потом началось всеобщее наступление, и нашей задачей было окружать врага. Наша рота была снабжена 76-миллиметровой пушкой, но нам не хватало снарядов, мы имели только стрелковое оружие. Мы наступали до города Изюма, затем пешим ходом направились в Луганск.
Осенью 1943 года Красная Армия продолжала наступать на Украине. Мы проходили вблизи от моего родного города Новоград-Волынский, я позже узнал, что в то время мои родители и брат уже были убиты немецкими фашистами.
Весной 1944 года штаб полка откомандировал из армии на учебу меня и еще восемь молодых солдат в Раменское инженерно-техническое училище под Москвой. Отбирали еще во время военных действий молодых ребят из нашей 15-й дивизии, чтобы готовить кадры для послевоенного времени.
Уже через месяц меня по состоянию здоровья оттуда отчислили и направили в самое знаменитое Качинское авиаучилище имени А. Ф. Мясникова (находящееся в Саратовской области), где обучались лучшие и самые известные летчики советской авиации того времени. Я прошел там месячные курсы фотолаборанта и фотодешифровщика. Моя задача была исправлять работу курсантов, которые на занятиях по стрельбе при мнимых воздушных целях стреляли при помощи фото-кинопулеметов. Я ставил на самолет фото-кинопулеметы и после стрельбы вечером вынимал кассеты с результатами тренировки, проявлял пленку, сушил ее и передавал утром инструктору. У меня сохранилась грамота, в которой командующий училищем благодарил меня за отличную подготовку летного состава.
После конца войны, в 1945 году, я работал секретарем районной газеты «За большевистские колхозы» и редактором местного радиовещания – вплоть до моей демобилизации в 1946 году.
В 1946 году я поехал в Киев, где жил у моей сестры Анны, которая тогда тяжело болела. Сначала работал три месяца грузчиком при Горкомустрое, потом нашел место в самом тресте Горкомустрой начальником гаража. Одновременно я вечером учился в Педагогическом институте. До 1951 года я работал на радио-заводе Министерства легкой промышленности УССР, позже – в издательстве «Наукова Думка».
Моя жена умерла в 1968 году в возрасте 46 лет, оставив мне сына. В 1998 году я второй раз женился и переехал со своей женой Галиной (дети которой уже жили в Вене) из Украины в Австрию.
– Какими были «будни» солдата, продовольственное снабжение и т.д.?
– Время службы мы переносили как что-то повседневное, но знать, что тебя могут убить в любой момент, – это было самое ужасное.
Сегодня показывают фильмы о событиях на фронте, о жизни солдат – но только немногие фильмы по содержанию соответствуют действительности. Кто же может описать все подробности! Военные будни были тяжелы. Мы получали 800 грамм хлеба, при том что я менял половину моего рациона хлеба на табак (мaхорку). Питание было организовано в соответствии с боевой обстановкой; мы понимали что наши кашевары рисковали своей жизнью, когда они транспортировали кухню, термосы с водой и едой на передовую – суп с лапшой, пшеном, гречкой, кашу, сахар, мясо, колбасу, хлеб. Но только после боев мы кормились по-настоящему. Иногда мы собирали на полях оставшуюся зеленую сурепку, иногда сырую картошку, мы ели также зерна пшеницы, кукурузы и т.д., – все что мы находили на полях. Однажды я даже ел мясо убитой лошади. Но что было особенно тяжело, – это отсутствие питья, мы часто терпели жажду. Когда лежишь целый день на передовой, а воды нет, это просто непереносимо.
Помню, как-то раз мы в охране на ничейной территории оказались вблизи от разоренной колхозной птицефермы. Солдат Айбаров дополз к ней и нашел там воду. Он нам сообщил, что там есть желобки, из которых птицы пили дождевую воду. На дне желобков были осадки, а сверху находилась чистая вода. Несмотря на опасность обстрела, я тоже пополз туда и напился этой водой – и, о чудо, никаких плохих последствий у меня не было, я не заболел.
После боев или во время перегруппировки нас размещали в деревнях у крестьян в хатах. Крестьяне большей частью были солидарны с нами, давали нам поесть, крестьянки порой стирали и латали нашу одежду.
Длящиеся часами переходы при передислокации были очень утомительны. Во время ходьбы солдаты ничего не чувствовали: как идут, куда идут, почти спали на ходу, но должны были следить за тем, чтобы не упасть; ноги болели, – но они знали, почему идут и для чего.
Бывало, во время перехода наш командир получал приказ – окопаться! Тогда по традиции мы брали лопатку, целовали ее и начинали копать. Сначала мы рыли окопы, чтобы в них можно было просто спрятаться, но затем рыли окопы в полный профиль. Копали всю ночь на глубину полтора метра; перемещались по окопам пригнувшись. Благо земля на Украине черна, слава Богу не очень тверда, поэтому копать было не так тяжело. Случалось, что мы после этого, изможденные, полчаса отдыхали, затем нас меняли. Тогда другое подразделение занимало выкопанные нами окопы.
Находясь в окопах, мы, конечно, жили окопной жизнью. Когда мы несли караул или патрулировали, естественно, очень уставали и, попав в землянку, сразу засыпали.
– Какое оружие у вас было?
– У меня была винтовка со штыком и патронами (обыкновенным боевым запасом), гранаты. Командиры, начиная с лейтенанта, имели право носить револьвер. Я мог бы тоже достать револьвер, но тогда я должен был бы его и нести! Надо помнить, что во время длительных частых переходов при полной экипировке даже лишнюю иголку было бы нести тяжело.
– Что вы носили в своем рюкзаке, как были одеты?
– В вещевом мешке у меня были маленький котелок, фляга, зубная щетка, белье, табак, мыло. Были, кроме того, еще и противогаз, патроны, гранаты (противотанковая граната весила 1,5 кг), бывал сухой паек и НЗ. Когда мы проходили через села, женщины нам давали картошку, кусок хлеба, фрукты или овощи. Одеты мы были летом в обычную солдатскую форму, в холодное время года мы получали теплую верхнюю одежду и теплое нижнее белье. Зимой мы носили шинель, меховую шапку-ушанку, а летом – пилотку.
При моем росте всегда было большой проблемой найти для меня форму и сапоги. Сначала мы носили обмотки, пользоваться которыми надо было сначала научиться. Затем мы стали получать кирзовые сапоги и ботинки. Мы сами стирали наше белье, где это было возможно. Всегда следили за чистотой одежды, воротник всегда должен был быть подшит.
– Выпускались ли на фронте листовки или газеты?
– Да, мы делали агитпроп-работу, выпускали «боевой листок», который писался от руки и по очереди читался солдатами. Вспоминаю, как я на 1-м Украинском фронте стоял на самой передней линии обороны с рупором в руке и кричал: „Гитлер капутт, война проиграна!“ и т.д. Я, естественно, не говорил свободно по-немецки, но знал отдельные слова и предложения, поэтому наш политрук выбрал меня для этой в высшей степени важной агитации. Немцы бросали листовки – фрагменты газет “Правда” и “Известия”, в середине которых было написано русским шрифтом “Сдавайтесь!“ и т.д.
Красная Армия также составляла листовки и сбрасывала их. Мы призывали солдат вермахта сдаться и гарантировали им жизнь. Многие немцы сдавались. Советское командование действительно гарантировало перебежчикам жизнь, а у немцев такого не бывало. Они особенно жестоко расправлялись с взятыми в плен комиссарами, коммунистами, комсомольцами, командиров сразу расстреливали.
Большой помощью для армии были разведчики. Работа разведчиков была очень опасна, с наступлением темноты они ползали в расположение противника (немцы днем и ночью пускали осветительные ракеты) и бесшумно брали “языка“. Обычно 90% разведывательных акций были успешны, но много разведчиков все же погибали. На фронте каждый день выпускался новый позывной для распознавания своих фронтовиков – последняя буква пароля являлась одновременно началом второго пароля. Если пароль не сразу назывался, человека тут же задерживали.
– Как вы оцениваете факт, что войска вермахта 22 июня 1941 года могли так быстро вступить на территорию Советского Союза?
– Я, как рядовой, естественно, не знаю подробностей об этом, ни о начале войны, ни о ее окончании. Я могу только сказать, что начало войны было неожиданным. В результате этого наша армия была недостаточно подготовлена, мы не были хорошо снабжены, мы имели в этот момент мало танков и самолетов – это было, естественно, очень трудное исходное положение.
Сталин не верил, когда ему говорили, что Гитлер начал войну, он не верил ни Рихарду Зорге, ни другим разведчикам, он не верил двум перебежчикам, которые пришли к нам в ночь на 22 июня; и даже когда немцы уже перешли нашу границу. У него вообще-то было основание не верить, так как, все же, существовал так называемый “Договор о ненападении” между Германией и СССР. Известно, что нападение произошло внезапно и неожиданно, и это стало причиной успеха немцев в начале войны, но также и для больших потерь со стороны врага. Мы, конечно, оказывали достойное сопротивление. В итоге победил Советский Союз, советский народ одержал историческую победу над германским фашизмом и освободил Родину от коричневой чумы.
– Были ли солдаты патриотами?
– В моем первом подразделении, состоявшем из молодых колхозников, все были патриотами, мы все верили в победу. Никто из наших солдат не перебежал к немцам, они все были дисциплинированны. Ни один человек из нашей роты не дезертировал во время нахождения на передовой. На польской границе потом все смешивалось, там это, может быть, и случалось.
Я был неоднократно в маршевой роте, где все знали друг друга. Когда мы шли в бой, это были очень трудные ситуации. Нам ставилась задача, например, нападать, биться один на один в ближнем бою. Мы смотрели друг на друга и знали, что победим во что бы то ни стало. Когда начинался бой, мой ужас и мой страх оставались, так как постоянно грозила опасность быть убитым. Бой – это что-то страшное, и когда ты идешь в бой, то тебе нужна только победа.
Я состоял в детской организации, был пионером, комсомольцем, мы готовились бороться за Родину, за советскую власть. В соответствии с этим я и выступал на фронте на собраниях. Для меня, однако, было самым важным выжить! И это, по-моему, относилось ко всем воевавшим с врагом.
Наши первые бои были неописуемы, ужасны. У нас не было возможности хоронить самим наших бойцов, которых убивали на наших глазах или которые умирали на наших руках. Но были специальные команды, хоронившие наших павших. Солдаты, проведшие всего один час на фронте, уже считались участниками войны, потому что даже за это короткое время их могли убить. Участвуя в наступлении, неся тяжелый рюкзак, оружие, гранаты, боеприпасы, мы должны были атаковать, быть в движении, целиться во врага, видеть его совсем близко, стрелять в него – это было очень, очень тяжело. На каждом шагу поджидала опасность, при каждом шаге могли убить.
Постоянно поблизости слышались гул самолетов, взрывы бомб. Нам, пехотинцам, давали специальные задания: например, захватить возвышенность, а после захвата окопаться как можно быстрее и укреплять окопы (лопатка постоянно использовалась, без нее мы были беспомощны), только тогда мы могли атаковать. Метание гранат было также трудно и опасно – ты приближаешься насколько возможно близко к врагу, бросаешь гранату приблизительно на расстояние 15 – 20 метров и сразу бежишь назад в окоп.
Приказы не обсуждались, а должны были неукоснительно выполняться, и об их выполнении надо было докладывать. Собственно, никто из нас и не думал никогда о том, чтобы предпринять что-нибудь вопреки приказам начальников или не следовать приказу. Наш патриотизм был на соответствующей высоте – мы понимали: враг напал, враг должен быть уничтожен. Это было ясно всем нам, всему народу.
– Александр Ильич, я любуюсь многочисленными медалями и орденами на вашей груди – за что вы их получили?
– Я их вам перечислю: Медаль за победу над Германией (“Наше дело правое”) в 1941 – 1945 гг., Орден за участие в Великой Отечественной войне Первой степени, Орден за участие в Великой Отечественной войне Второй степени, Медаль за доблесть и геройство, Медаль Жукова, Украинская медаль защитнику отечества, Медаль к 60-летию освобождения Украины, три медали к годовщине Вооруженных сил СССР, четыре медали к годовщине Победы над гитлеровской Германией в Великой Отечественной войне (20-, 30-, 40-, 50-, 60-летие), Медаль ветерану труда за долголетний и добросовестный труд, Медаль к 1500-летию города Киева, Орден за боевые действия.
Я был ранен, поэтому мне вручили Орден за участие в Великой Отечественной войне лишь в 1946 году. Орден за участие в Великой Отечественной войне Второй степени я получил за личный подвиг – мы с товарищем Конусовым помогли нашему раненому командиру роты, лейтенанту Киряченко. Мы приползли к блиндажу и вдвоем с поля боя выволокли к распоряжению нашей роты 76-миллиметровую пушку. По личному указанию командира полка полковника Балашанова нам с Сергеем удалось забросать гранатами огневую точку противника. Первая степень Ордена за общее участие в боях в Великой Отечественной войне вручалась всем, у кого было не меньше трех ранений. Награды на фронте добывались потом и кровью и поэтому были для нас очень ценны.
– Я слышала, что до миллиона женщин служили во время Великой Отечественной войны в Красной Армии. Какую роль играли женщины на фронте?
– Большинство женщин, естественно, оставались в глубоком тылу, работали на фабриках и в сельском хозяйстве, снабжали страну оружием, боеприпасами, одеждой и продуктами питания. Непосредственно на фронте мы видели женщин, когда нам срочно нужна была медицинская помощь, так как во время боев медицинские сестры, санитарки оказывали первую помощь на месте.
Но женщины в Красной Армии участвовали также и в боях в различных подразделениях – как, например, моя сестра Полина. Они были снайперами, разведчицами, связистками, парашютистками и боевыми летчицами, которые летали на легких истребителях типа И-16. Немцы называли их «ночными ведьмами», потому что они ночью участвовали в налетах на самые передовые позиции врага, бомбили вражеские позиции и бросали мины средней дальности на окопы. Это было очень опасно, но женщины справлялись отлично. Когда артиллерия на земле атаковала, эти самолеты оказывали ей огневую поддержку. Вместе с тем они вызывали панику у немцев. От трех до четырех самолетов одновременно поднимались в небо, у каждого был свой радиус для сбрасывания бомб, они бросались на «бреющем полете» вниз, бомбили, стреляли – и сразу быстро поднимались обратно. Называли эти самолеты „кукурузниками“, так как они летали очень низко, до 300 – 400 метров над землей. При этом они постоянно обстреливались немецкой противовоздушной обороной, и, естественно, иногда случалось, что их сбивали. Это происходило на наших глазах. Такие задания были очень опасны, и для их выполнения нужны были особая отвага и героизм. Без такой подготовки потери наших наземных войск были бы гораздо больше.
Женщины также воевали и в группах партизан в глубоком тылу врага.
– Какие особые события вы можете вспомнить?
– Однажды мы защищали при Oрлове стратегически важную возвышенность, но были вооружены только старым пулеметом и маленькой пушкой. Мы шли в атаку шесть раз и все-таки захватили возвышенность. Мы убили много фашистов, но из нашей дивизии пали почти все солдаты, выжили только шесть человек. Я был тогда ранен в первый раз (это было в 1942 году), огромный осколок попал мне в спину; этот самый большой осколок был удален непосредственно на фронте; наряду с этим в меня попало множество других маленьких осколков – в правой ноге, над глазом, в руке, они еще и сегодня находятся в моем теле. Когда рассказываешь о таких событиях, заново все переживаешь и вспоминаешь, а это очень волнительно и тяжело. Все эти переживания в настоящее время для большинства людей просто невероятны и непонятны.
Когда я был ранен, я упал в болото и, видимо, потерял сознание. Все ушли вперед, а я остался лежать. Однако один солдат поднял меня и понес на плечах на перевязочный пункт. Я запомнил тогда глаза этого человека. Когда уже после войны я работал в издательстве, ко мне в офис с заказом на печать документов зашел незнакомый мужчина. Я оформил заказ и внезапно почувствовал что-то вроде удара – я узнал своего спасителя. Я бросился к нему, обнял и поцеловал его, а он, ничего не понимая, смотрел на меня удивленно. Я напомнил ему, как он вытянул меня, раненого, из болота и дотащил до перевязочного пункта. Тогда и он меня узнал.
Еще одно событие. Когда я уже демобилизовался, в Качинском авиационном училище произошло следующее: заведующий пищеблоком училища разговаривал с генералом Хозиным, командующим Приволжским военным округом. Я стоял поблизости. Заведующий докладывал, держа при этом горящую сигарету во рту. Командующий возмутился его поведением и объявил ему об увольнении. Присутствующий при этом руководитель училища генерал Симененко пожаловался, что у него нет людей для замены. Тогда командующий жестом подозвал меня и объявил, что я буду руководить пищеблоком. Я был совершенно поражен, все-таки я ничего не понимал в этой работе. Но приказ был приказ. Работой руководителя пищеблока было снабжать пищей инструкторов, преподавателей, всех курсантов, солдат, командиров в соответствии с их нормой снабжения и проверять запасы и их распределение. Я проверял закладку продуктов в котел и раздачу пищи, должен был контролировать, чтобы ничего не было украдено.
В эскадрилье, где я служил, на отпуска, командировки и приобретение продуктов питания выдавали специальные талоны. Они назывались „НЗ“ (неприкосновенный запас). На городских вокзалах обычно имелся пищеблок с горячим питанием, там на эти талоны можно было получить свежие блюда. Возможно было получать также и сухое продовольственное снабжение (сухой паек) со склада – всё в соответствии с нормой еды, которая причиталась каждому. Я эти талоны также использовал, когда получил отпуск и поехал в Киев, они оказались большой материальной помощью.
Когда мы освобождали Житомир, мы нашли военный склад немецкого вермахта. Каждый брал себе сувениры. Я взял только коробку с иглами швейных машин. После того, как я демобилизовался, я жил некоторое время в области Саратова. Люди приезжали ко мне со всей окрестности, чтобы получать эти иглы. Тогда швейная игла была на вес золота: в городах и деревнях в домах были швейные машинки, но не было игл! Я давал им иглы и получал за это продукты. Моя сестра из Венгрии посылала мне чай, а казахи, которые жили поблизости, приезжали верхом на лошадях и обменивали на чай продукты. Так я жил неплохо. Тогда каждый пытался каким-то образом улучшить свою жизнь.
– Считаете ли вы важным помнить о Великой Отечественной войне?
– Конечно, потому что когда нас, ветеранов, больше не будет, памятники павшим солдатам, солдатские могилы и солдатские кладбища останутся. Они должны сохраняться, как, например, Памятник освободителям города Киева на Украине, Памятник генералу Жукову в Москве, Памятник советскому солдату в Вене. Я слышал, что когда умрет последний ветеран Великой Отечественной войны, он будет похоронен в Москве у Кремлевской стены на Красной площади. Однако несколько дней назад я увидел по телевизору сообщение, что где-то в России был разрушен памятник павшим советским солдатам. Я считаю это кощунством. Я думаю, что не надо было сносить памятник Дзержинскому – мы должны показать и рассказать нашим внукам, кто был Дзержинский, кто был Сталин – это история нашей страны.
На Западной Украине, в Эстонии и Грузии также начали сносить памятники павшим советским солдатам. После перестройки медали, ордена и другие почетные знаки продавали на блошиных рынках. Некоторые ветераны это делали потому, что у них из-за маленькой пенсии не хватало денег даже на хлеб. Я бы никогда и несмотря ни на что такого не сделал бы, даже если бы мне пришлось умирать с голоду.
– Как жили ветераны войны после 1945 года?
– После окончания войны экономическое положение в Советском Союзе было еще очень плохим, причиной тому были многочисленные разрушения в стране, низкая производительность труда, валютно-финансовая реформа, неурожай. Но надо отметить, что ветераны войны получали сразу после ее окончания специальный документ, в котором были зарегистрированы их привилегии. Государство предоставляло в распоряжение активным участникам Великой Отечественной войны квартиры, за которые надо было платить только половину квартплаты. Они пользовались и налоговыми льготами, получали бесплатно лекарства, имели возможность покупать продукты питания в специальных продовольственных магазинах и бесплатно пользоваться общественным транспортом. Они также получали машины раньше и дешевле, чем все другие граждане, льготные и бесплатные путевки в санатории и дома отдыха.
В Красной Армии я служил с мая 1941 года по октябрь 1946 года. Из пяти лет армейской службы в течение 228 дней я непосредственно участвовал в боях, был на передовой. Эти 228 дней боев и время перегруппировок были учтены в документах, и вследствие этого я получаю дополнительную пенсию. Все фронтовики получают эту дополнительную пенсию.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей семье, Александр Ильич!
– Когда в октябре 1946 года я вернулся из армии, дома, в котором мы жили до войны, больше не было. Я узнал, что почти вся наша семья была уничтожена немецкими фашистами и их коллаборационистами. 42 человека из нашей кровной родни были убиты. Из большой семьи после войны остались только я, две сестры и племянница. Арестовали моего отца, он был известной личностью в нашем городе, сочувствовал коммунистам. Когда отца начали бить, мой младший брат Михаил бросился на одного из полицейских, другой полицейский схватил его и поставил перед отцом, и они их обоих расстреляли. Мой отец похоронен в городском парке вместе с сыном, мать похоронена в общей могиле – ее расстреляли еще раньше.
Моя младшая сестра Полина была помощницей врача на фронте, принимала участие в Финской войне. Она ни разу не была ранена, получала много наград, она умерла в 1987 году. Две другие сестры во время войны тоже остались в живых.
– Александр Ильич, как вы сегодня видите фашистов?
– Меня часто спрашивают, сколько фашистов я убил. Самое важное: мой счет с фашистской Германией всегда стоит перед моими глазами.
Сегодня я расцениваю итоги войны не по официальным данным, а по тому, что я слышал от людей, которых я встречал у нас в Вене в городском парке, от участников войны со стороны Австрии. Это пять или шесть бывших солдат вермахта, один из них потерял три пальца, другому отморозило ноги. Они помнят, где мы наступали, где они наступали, мы против Гитлера, они против нас. Они шли на нас двумя дивизиями, одна из них была австрийская дивизия «Эдельвейс». …И мы вместе вспоминали эти дни.
Я был приглашен в несколько венских школ как участник войны, мой внук был моим переводчиком, и я отвечал на многие интересные вопросы детей. Я это делал, так как я уверен, что очень важно рассказать детям и молодым людям об ужасах войны.
Память о Великой Отечественной войне, о великой Победе советского народа над фашистской Германией будет жить в веках.
– Я родился в 1922 году в маленьком советском городке Новоград-Волынский в Житомирской области на Украине. 9 мая 1941 года меня призвали в Красную Армию, и я попал на учебу в 1-й артиллерийский зенитный авиабатальон в Ивано-Франковске под Рава-Русской. В течение шести недель мы проходили военную подготовку. Из 38 юных призывников моего взвода от первого призыва после войны осталось в живых только 8 человек.
Началась война. Немецкий вермахт, нарушая Договор о ненападении, перешел польско-советскую границу и внезапно атаковал наши пограничные войска. Нападения были настолько активны и неожиданны, что наши войска частично вынуждены были отступать. Для дальнейшей учебы, конечно, времени уже не осталось. Нас погрузили на машины и отвезли во Львов. Там после сильного обстрела началось настоящее отступление, и мы подались обратно в Житомир.
В августе 1941 года мы переправились через Днепр, кто группой, кто в одиночку, и собрались в деревне Кабаны; все остались целы и невредимы, хотя немцы постоянно стреляли и бомбили в освещенную сигнальными ракетами ночь. За форсирование Днепра мы получили почетный знак.
Мы ехали в направлении Харькова, Ростова через Луганск и только в городе Ахтырке (Сумская область) получили солдатскую форму, винтовки и боеприпасы. Там снова начались бои с немцами, в ходе которых наши солдаты попали под огонь немецких самолетов и вынуждены были отступить. Мы, молодые солдаты, не принимали непосредственного участия в боях, но обстреливали из винтовок низко летящие немецкие самолеты, создавая огневое прикрытие. После боя нас снова перегруппировали в две маршевые роты и отправили в направлении Сталинграда.
В начале 1942 года меня с группой моих земляков послали в школу в поселок Быково около Сталинграда, а затем в город Камышин в дивизионную школу, где мы по-настоящему учились военному делу. Уже начинало холодать, и нас снабдили теплой одеждой.
После переформирования нас послали на Курскую дугу. Я попал в Пятнадцатую дважды Краснознаменную Севашскую дивизию. На Курской дуге начались тяжелые, продолжительные бои. Из нашего батальона остались в живых только несколько солдат.
На Курской дуге была тогда очень трудная ситуация. Наши войска уже интенсивно наступали. Если помните, тогда было грандиозное танковое сражение. Мы находились во втором эшелоне и могли всё наблюдать. Из нашего окопа я видел воздушные бои. Я слышал, как ракетные пусковые установки, “Катюши“, интенсивным огнем обстреливали врага – это было могущественное оружие! Затем началось преследование отступающих немцев от Курска и дальше.
Первый раз я был ранен в 1942 году в Oрловской области, после этого в 1943 году – еще два раза под Курском.
В начале 1943 года нас перевезли в местечко Рава-Русская Ивано-Франковской области на Западной Украине, там наши войска продолжали наступать. Это было почти там, где я был призван в армию. Доходило до местных боев, преследовали немцев, то наступали, то отступали. Около 14-ти раз мой взвод имел прямой контакт с противником. Потом началось всеобщее наступление, и нашей задачей было окружать врага. Наша рота была снабжена 76-миллиметровой пушкой, но нам не хватало снарядов, мы имели только стрелковое оружие. Мы наступали до города Изюма, затем пешим ходом направились в Луганск.
Осенью 1943 года Красная Армия продолжала наступать на Украине. Мы проходили вблизи от моего родного города Новоград-Волынский, я позже узнал, что в то время мои родители и брат уже были убиты немецкими фашистами.
Весной 1944 года штаб полка откомандировал из армии на учебу меня и еще восемь молодых солдат в Раменское инженерно-техническое училище под Москвой. Отбирали еще во время военных действий молодых ребят из нашей 15-й дивизии, чтобы готовить кадры для послевоенного времени.
Уже через месяц меня по состоянию здоровья оттуда отчислили и направили в самое знаменитое Качинское авиаучилище имени А. Ф. Мясникова (находящееся в Саратовской области), где обучались лучшие и самые известные летчики советской авиации того времени. Я прошел там месячные курсы фотолаборанта и фотодешифровщика. Моя задача была исправлять работу курсантов, которые на занятиях по стрельбе при мнимых воздушных целях стреляли при помощи фото-кинопулеметов. Я ставил на самолет фото-кинопулеметы и после стрельбы вечером вынимал кассеты с результатами тренировки, проявлял пленку, сушил ее и передавал утром инструктору. У меня сохранилась грамота, в которой командующий училищем благодарил меня за отличную подготовку летного состава.
После конца войны, в 1945 году, я работал секретарем районной газеты «За большевистские колхозы» и редактором местного радиовещания – вплоть до моей демобилизации в 1946 году.
В 1946 году я поехал в Киев, где жил у моей сестры Анны, которая тогда тяжело болела. Сначала работал три месяца грузчиком при Горкомустрое, потом нашел место в самом тресте Горкомустрой начальником гаража. Одновременно я вечером учился в Педагогическом институте. До 1951 года я работал на радио-заводе Министерства легкой промышленности УССР, позже – в издательстве «Наукова Думка».
Моя жена умерла в 1968 году в возрасте 46 лет, оставив мне сына. В 1998 году я второй раз женился и переехал со своей женой Галиной (дети которой уже жили в Вене) из Украины в Австрию.
– Какими были «будни» солдата, продовольственное снабжение и т.д.?
– Время службы мы переносили как что-то повседневное, но знать, что тебя могут убить в любой момент, – это было самое ужасное.
Сегодня показывают фильмы о событиях на фронте, о жизни солдат – но только немногие фильмы по содержанию соответствуют действительности. Кто же может описать все подробности! Военные будни были тяжелы. Мы получали 800 грамм хлеба, при том что я менял половину моего рациона хлеба на табак (мaхорку). Питание было организовано в соответствии с боевой обстановкой; мы понимали что наши кашевары рисковали своей жизнью, когда они транспортировали кухню, термосы с водой и едой на передовую – суп с лапшой, пшеном, гречкой, кашу, сахар, мясо, колбасу, хлеб. Но только после боев мы кормились по-настоящему. Иногда мы собирали на полях оставшуюся зеленую сурепку, иногда сырую картошку, мы ели также зерна пшеницы, кукурузы и т.д., – все что мы находили на полях. Однажды я даже ел мясо убитой лошади. Но что было особенно тяжело, – это отсутствие питья, мы часто терпели жажду. Когда лежишь целый день на передовой, а воды нет, это просто непереносимо.
Помню, как-то раз мы в охране на ничейной территории оказались вблизи от разоренной колхозной птицефермы. Солдат Айбаров дополз к ней и нашел там воду. Он нам сообщил, что там есть желобки, из которых птицы пили дождевую воду. На дне желобков были осадки, а сверху находилась чистая вода. Несмотря на опасность обстрела, я тоже пополз туда и напился этой водой – и, о чудо, никаких плохих последствий у меня не было, я не заболел.
После боев или во время перегруппировки нас размещали в деревнях у крестьян в хатах. Крестьяне большей частью были солидарны с нами, давали нам поесть, крестьянки порой стирали и латали нашу одежду.
Длящиеся часами переходы при передислокации были очень утомительны. Во время ходьбы солдаты ничего не чувствовали: как идут, куда идут, почти спали на ходу, но должны были следить за тем, чтобы не упасть; ноги болели, – но они знали, почему идут и для чего.
Бывало, во время перехода наш командир получал приказ – окопаться! Тогда по традиции мы брали лопатку, целовали ее и начинали копать. Сначала мы рыли окопы, чтобы в них можно было просто спрятаться, но затем рыли окопы в полный профиль. Копали всю ночь на глубину полтора метра; перемещались по окопам пригнувшись. Благо земля на Украине черна, слава Богу не очень тверда, поэтому копать было не так тяжело. Случалось, что мы после этого, изможденные, полчаса отдыхали, затем нас меняли. Тогда другое подразделение занимало выкопанные нами окопы.
Находясь в окопах, мы, конечно, жили окопной жизнью. Когда мы несли караул или патрулировали, естественно, очень уставали и, попав в землянку, сразу засыпали.
– Какое оружие у вас было?
– У меня была винтовка со штыком и патронами (обыкновенным боевым запасом), гранаты. Командиры, начиная с лейтенанта, имели право носить револьвер. Я мог бы тоже достать револьвер, но тогда я должен был бы его и нести! Надо помнить, что во время длительных частых переходов при полной экипировке даже лишнюю иголку было бы нести тяжело.
– Что вы носили в своем рюкзаке, как были одеты?
– В вещевом мешке у меня были маленький котелок, фляга, зубная щетка, белье, табак, мыло. Были, кроме того, еще и противогаз, патроны, гранаты (противотанковая граната весила 1,5 кг), бывал сухой паек и НЗ. Когда мы проходили через села, женщины нам давали картошку, кусок хлеба, фрукты или овощи. Одеты мы были летом в обычную солдатскую форму, в холодное время года мы получали теплую верхнюю одежду и теплое нижнее белье. Зимой мы носили шинель, меховую шапку-ушанку, а летом – пилотку.
При моем росте всегда было большой проблемой найти для меня форму и сапоги. Сначала мы носили обмотки, пользоваться которыми надо было сначала научиться. Затем мы стали получать кирзовые сапоги и ботинки. Мы сами стирали наше белье, где это было возможно. Всегда следили за чистотой одежды, воротник всегда должен был быть подшит.
– Выпускались ли на фронте листовки или газеты?
– Да, мы делали агитпроп-работу, выпускали «боевой листок», который писался от руки и по очереди читался солдатами. Вспоминаю, как я на 1-м Украинском фронте стоял на самой передней линии обороны с рупором в руке и кричал: „Гитлер капутт, война проиграна!“ и т.д. Я, естественно, не говорил свободно по-немецки, но знал отдельные слова и предложения, поэтому наш политрук выбрал меня для этой в высшей степени важной агитации. Немцы бросали листовки – фрагменты газет “Правда” и “Известия”, в середине которых было написано русским шрифтом “Сдавайтесь!“ и т.д.
Красная Армия также составляла листовки и сбрасывала их. Мы призывали солдат вермахта сдаться и гарантировали им жизнь. Многие немцы сдавались. Советское командование действительно гарантировало перебежчикам жизнь, а у немцев такого не бывало. Они особенно жестоко расправлялись с взятыми в плен комиссарами, коммунистами, комсомольцами, командиров сразу расстреливали.
Большой помощью для армии были разведчики. Работа разведчиков была очень опасна, с наступлением темноты они ползали в расположение противника (немцы днем и ночью пускали осветительные ракеты) и бесшумно брали “языка“. Обычно 90% разведывательных акций были успешны, но много разведчиков все же погибали. На фронте каждый день выпускался новый позывной для распознавания своих фронтовиков – последняя буква пароля являлась одновременно началом второго пароля. Если пароль не сразу назывался, человека тут же задерживали.
– Как вы оцениваете факт, что войска вермахта 22 июня 1941 года могли так быстро вступить на территорию Советского Союза?
– Я, как рядовой, естественно, не знаю подробностей об этом, ни о начале войны, ни о ее окончании. Я могу только сказать, что начало войны было неожиданным. В результате этого наша армия была недостаточно подготовлена, мы не были хорошо снабжены, мы имели в этот момент мало танков и самолетов – это было, естественно, очень трудное исходное положение.
Сталин не верил, когда ему говорили, что Гитлер начал войну, он не верил ни Рихарду Зорге, ни другим разведчикам, он не верил двум перебежчикам, которые пришли к нам в ночь на 22 июня; и даже когда немцы уже перешли нашу границу. У него вообще-то было основание не верить, так как, все же, существовал так называемый “Договор о ненападении” между Германией и СССР. Известно, что нападение произошло внезапно и неожиданно, и это стало причиной успеха немцев в начале войны, но также и для больших потерь со стороны врага. Мы, конечно, оказывали достойное сопротивление. В итоге победил Советский Союз, советский народ одержал историческую победу над германским фашизмом и освободил Родину от коричневой чумы.
– Были ли солдаты патриотами?
– В моем первом подразделении, состоявшем из молодых колхозников, все были патриотами, мы все верили в победу. Никто из наших солдат не перебежал к немцам, они все были дисциплинированны. Ни один человек из нашей роты не дезертировал во время нахождения на передовой. На польской границе потом все смешивалось, там это, может быть, и случалось.
Я был неоднократно в маршевой роте, где все знали друг друга. Когда мы шли в бой, это были очень трудные ситуации. Нам ставилась задача, например, нападать, биться один на один в ближнем бою. Мы смотрели друг на друга и знали, что победим во что бы то ни стало. Когда начинался бой, мой ужас и мой страх оставались, так как постоянно грозила опасность быть убитым. Бой – это что-то страшное, и когда ты идешь в бой, то тебе нужна только победа.
Я состоял в детской организации, был пионером, комсомольцем, мы готовились бороться за Родину, за советскую власть. В соответствии с этим я и выступал на фронте на собраниях. Для меня, однако, было самым важным выжить! И это, по-моему, относилось ко всем воевавшим с врагом.
Наши первые бои были неописуемы, ужасны. У нас не было возможности хоронить самим наших бойцов, которых убивали на наших глазах или которые умирали на наших руках. Но были специальные команды, хоронившие наших павших. Солдаты, проведшие всего один час на фронте, уже считались участниками войны, потому что даже за это короткое время их могли убить. Участвуя в наступлении, неся тяжелый рюкзак, оружие, гранаты, боеприпасы, мы должны были атаковать, быть в движении, целиться во врага, видеть его совсем близко, стрелять в него – это было очень, очень тяжело. На каждом шагу поджидала опасность, при каждом шаге могли убить.
Постоянно поблизости слышались гул самолетов, взрывы бомб. Нам, пехотинцам, давали специальные задания: например, захватить возвышенность, а после захвата окопаться как можно быстрее и укреплять окопы (лопатка постоянно использовалась, без нее мы были беспомощны), только тогда мы могли атаковать. Метание гранат было также трудно и опасно – ты приближаешься насколько возможно близко к врагу, бросаешь гранату приблизительно на расстояние 15 – 20 метров и сразу бежишь назад в окоп.
Приказы не обсуждались, а должны были неукоснительно выполняться, и об их выполнении надо было докладывать. Собственно, никто из нас и не думал никогда о том, чтобы предпринять что-нибудь вопреки приказам начальников или не следовать приказу. Наш патриотизм был на соответствующей высоте – мы понимали: враг напал, враг должен быть уничтожен. Это было ясно всем нам, всему народу.
– Александр Ильич, я любуюсь многочисленными медалями и орденами на вашей груди – за что вы их получили?
– Я их вам перечислю: Медаль за победу над Германией (“Наше дело правое”) в 1941 – 1945 гг., Орден за участие в Великой Отечественной войне Первой степени, Орден за участие в Великой Отечественной войне Второй степени, Медаль за доблесть и геройство, Медаль Жукова, Украинская медаль защитнику отечества, Медаль к 60-летию освобождения Украины, три медали к годовщине Вооруженных сил СССР, четыре медали к годовщине Победы над гитлеровской Германией в Великой Отечественной войне (20-, 30-, 40-, 50-, 60-летие), Медаль ветерану труда за долголетний и добросовестный труд, Медаль к 1500-летию города Киева, Орден за боевые действия.
Я был ранен, поэтому мне вручили Орден за участие в Великой Отечественной войне лишь в 1946 году. Орден за участие в Великой Отечественной войне Второй степени я получил за личный подвиг – мы с товарищем Конусовым помогли нашему раненому командиру роты, лейтенанту Киряченко. Мы приползли к блиндажу и вдвоем с поля боя выволокли к распоряжению нашей роты 76-миллиметровую пушку. По личному указанию командира полка полковника Балашанова нам с Сергеем удалось забросать гранатами огневую точку противника. Первая степень Ордена за общее участие в боях в Великой Отечественной войне вручалась всем, у кого было не меньше трех ранений. Награды на фронте добывались потом и кровью и поэтому были для нас очень ценны.
– Я слышала, что до миллиона женщин служили во время Великой Отечественной войны в Красной Армии. Какую роль играли женщины на фронте?
– Большинство женщин, естественно, оставались в глубоком тылу, работали на фабриках и в сельском хозяйстве, снабжали страну оружием, боеприпасами, одеждой и продуктами питания. Непосредственно на фронте мы видели женщин, когда нам срочно нужна была медицинская помощь, так как во время боев медицинские сестры, санитарки оказывали первую помощь на месте.
Но женщины в Красной Армии участвовали также и в боях в различных подразделениях – как, например, моя сестра Полина. Они были снайперами, разведчицами, связистками, парашютистками и боевыми летчицами, которые летали на легких истребителях типа И-16. Немцы называли их «ночными ведьмами», потому что они ночью участвовали в налетах на самые передовые позиции врага, бомбили вражеские позиции и бросали мины средней дальности на окопы. Это было очень опасно, но женщины справлялись отлично. Когда артиллерия на земле атаковала, эти самолеты оказывали ей огневую поддержку. Вместе с тем они вызывали панику у немцев. От трех до четырех самолетов одновременно поднимались в небо, у каждого был свой радиус для сбрасывания бомб, они бросались на «бреющем полете» вниз, бомбили, стреляли – и сразу быстро поднимались обратно. Называли эти самолеты „кукурузниками“, так как они летали очень низко, до 300 – 400 метров над землей. При этом они постоянно обстреливались немецкой противовоздушной обороной, и, естественно, иногда случалось, что их сбивали. Это происходило на наших глазах. Такие задания были очень опасны, и для их выполнения нужны были особая отвага и героизм. Без такой подготовки потери наших наземных войск были бы гораздо больше.
Женщины также воевали и в группах партизан в глубоком тылу врага.
– Какие особые события вы можете вспомнить?
– Однажды мы защищали при Oрлове стратегически важную возвышенность, но были вооружены только старым пулеметом и маленькой пушкой. Мы шли в атаку шесть раз и все-таки захватили возвышенность. Мы убили много фашистов, но из нашей дивизии пали почти все солдаты, выжили только шесть человек. Я был тогда ранен в первый раз (это было в 1942 году), огромный осколок попал мне в спину; этот самый большой осколок был удален непосредственно на фронте; наряду с этим в меня попало множество других маленьких осколков – в правой ноге, над глазом, в руке, они еще и сегодня находятся в моем теле. Когда рассказываешь о таких событиях, заново все переживаешь и вспоминаешь, а это очень волнительно и тяжело. Все эти переживания в настоящее время для большинства людей просто невероятны и непонятны.
Когда я был ранен, я упал в болото и, видимо, потерял сознание. Все ушли вперед, а я остался лежать. Однако один солдат поднял меня и понес на плечах на перевязочный пункт. Я запомнил тогда глаза этого человека. Когда уже после войны я работал в издательстве, ко мне в офис с заказом на печать документов зашел незнакомый мужчина. Я оформил заказ и внезапно почувствовал что-то вроде удара – я узнал своего спасителя. Я бросился к нему, обнял и поцеловал его, а он, ничего не понимая, смотрел на меня удивленно. Я напомнил ему, как он вытянул меня, раненого, из болота и дотащил до перевязочного пункта. Тогда и он меня узнал.
Еще одно событие. Когда я уже демобилизовался, в Качинском авиационном училище произошло следующее: заведующий пищеблоком училища разговаривал с генералом Хозиным, командующим Приволжским военным округом. Я стоял поблизости. Заведующий докладывал, держа при этом горящую сигарету во рту. Командующий возмутился его поведением и объявил ему об увольнении. Присутствующий при этом руководитель училища генерал Симененко пожаловался, что у него нет людей для замены. Тогда командующий жестом подозвал меня и объявил, что я буду руководить пищеблоком. Я был совершенно поражен, все-таки я ничего не понимал в этой работе. Но приказ был приказ. Работой руководителя пищеблока было снабжать пищей инструкторов, преподавателей, всех курсантов, солдат, командиров в соответствии с их нормой снабжения и проверять запасы и их распределение. Я проверял закладку продуктов в котел и раздачу пищи, должен был контролировать, чтобы ничего не было украдено.
В эскадрилье, где я служил, на отпуска, командировки и приобретение продуктов питания выдавали специальные талоны. Они назывались „НЗ“ (неприкосновенный запас). На городских вокзалах обычно имелся пищеблок с горячим питанием, там на эти талоны можно было получить свежие блюда. Возможно было получать также и сухое продовольственное снабжение (сухой паек) со склада – всё в соответствии с нормой еды, которая причиталась каждому. Я эти талоны также использовал, когда получил отпуск и поехал в Киев, они оказались большой материальной помощью.
Когда мы освобождали Житомир, мы нашли военный склад немецкого вермахта. Каждый брал себе сувениры. Я взял только коробку с иглами швейных машин. После того, как я демобилизовался, я жил некоторое время в области Саратова. Люди приезжали ко мне со всей окрестности, чтобы получать эти иглы. Тогда швейная игла была на вес золота: в городах и деревнях в домах были швейные машинки, но не было игл! Я давал им иглы и получал за это продукты. Моя сестра из Венгрии посылала мне чай, а казахи, которые жили поблизости, приезжали верхом на лошадях и обменивали на чай продукты. Так я жил неплохо. Тогда каждый пытался каким-то образом улучшить свою жизнь.
– Считаете ли вы важным помнить о Великой Отечественной войне?
– Конечно, потому что когда нас, ветеранов, больше не будет, памятники павшим солдатам, солдатские могилы и солдатские кладбища останутся. Они должны сохраняться, как, например, Памятник освободителям города Киева на Украине, Памятник генералу Жукову в Москве, Памятник советскому солдату в Вене. Я слышал, что когда умрет последний ветеран Великой Отечественной войны, он будет похоронен в Москве у Кремлевской стены на Красной площади. Однако несколько дней назад я увидел по телевизору сообщение, что где-то в России был разрушен памятник павшим советским солдатам. Я считаю это кощунством. Я думаю, что не надо было сносить памятник Дзержинскому – мы должны показать и рассказать нашим внукам, кто был Дзержинский, кто был Сталин – это история нашей страны.
На Западной Украине, в Эстонии и Грузии также начали сносить памятники павшим советским солдатам. После перестройки медали, ордена и другие почетные знаки продавали на блошиных рынках. Некоторые ветераны это делали потому, что у них из-за маленькой пенсии не хватало денег даже на хлеб. Я бы никогда и несмотря ни на что такого не сделал бы, даже если бы мне пришлось умирать с голоду.
– Как жили ветераны войны после 1945 года?
– После окончания войны экономическое положение в Советском Союзе было еще очень плохим, причиной тому были многочисленные разрушения в стране, низкая производительность труда, валютно-финансовая реформа, неурожай. Но надо отметить, что ветераны войны получали сразу после ее окончания специальный документ, в котором были зарегистрированы их привилегии. Государство предоставляло в распоряжение активным участникам Великой Отечественной войны квартиры, за которые надо было платить только половину квартплаты. Они пользовались и налоговыми льготами, получали бесплатно лекарства, имели возможность покупать продукты питания в специальных продовольственных магазинах и бесплатно пользоваться общественным транспортом. Они также получали машины раньше и дешевле, чем все другие граждане, льготные и бесплатные путевки в санатории и дома отдыха.
В Красной Армии я служил с мая 1941 года по октябрь 1946 года. Из пяти лет армейской службы в течение 228 дней я непосредственно участвовал в боях, был на передовой. Эти 228 дней боев и время перегруппировок были учтены в документах, и вследствие этого я получаю дополнительную пенсию. Все фронтовики получают эту дополнительную пенсию.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей семье, Александр Ильич!
– Когда в октябре 1946 года я вернулся из армии, дома, в котором мы жили до войны, больше не было. Я узнал, что почти вся наша семья была уничтожена немецкими фашистами и их коллаборационистами. 42 человека из нашей кровной родни были убиты. Из большой семьи после войны остались только я, две сестры и племянница. Арестовали моего отца, он был известной личностью в нашем городе, сочувствовал коммунистам. Когда отца начали бить, мой младший брат Михаил бросился на одного из полицейских, другой полицейский схватил его и поставил перед отцом, и они их обоих расстреляли. Мой отец похоронен в городском парке вместе с сыном, мать похоронена в общей могиле – ее расстреляли еще раньше.
Моя младшая сестра Полина была помощницей врача на фронте, принимала участие в Финской войне. Она ни разу не была ранена, получала много наград, она умерла в 1987 году. Две другие сестры во время войны тоже остались в живых.
– Александр Ильич, как вы сегодня видите фашистов?
– Меня часто спрашивают, сколько фашистов я убил. Самое важное: мой счет с фашистской Германией всегда стоит перед моими глазами.
Сегодня я расцениваю итоги войны не по официальным данным, а по тому, что я слышал от людей, которых я встречал у нас в Вене в городском парке, от участников войны со стороны Австрии. Это пять или шесть бывших солдат вермахта, один из них потерял три пальца, другому отморозило ноги. Они помнят, где мы наступали, где они наступали, мы против Гитлера, они против нас. Они шли на нас двумя дивизиями, одна из них была австрийская дивизия «Эдельвейс». …И мы вместе вспоминали эти дни.
Я был приглашен в несколько венских школ как участник войны, мой внук был моим переводчиком, и я отвечал на многие интересные вопросы детей. Я это делал, так как я уверен, что очень важно рассказать детям и молодым людям об ужасах войны.
Память о Великой Отечественной войне, о великой Победе советского народа над фашистской Германией будет жить в веках.
Интервью взяла
Шарлотта Ромбах
