У события, речь о котором пойдет чуть ниже, было как минимум три предпосылки.
Первая: из всех русских классиков Антон Чехов с самого начала полюбился мне сильнее прочих.
Вторая: в начале 90-х у меня случился продолжительный роман с австрийкой, страстно увлеченной театром и ТзаразившейУ этим увлечением меня.
Третья: в конце декабря 2004 года меня угораздило попасть в знаменитое цунами на острове Пхукет в Таиланде.
Что было
Но все перечисленное – это именно «как минимум». Потому что ни злоключения в Таиланде, ни любовь к Антону Павловичу, ни даже объятья белокурой гражданки из Вены не привели бы к событию, о котором вот-вот пойдет речь, если бы:
а) мои родители не записали меня в раннем детстве в немецкую спецшколу, следствием чего стало мое поступление в московский Инъяз,
и б) меня бы постоянно не тянуло к сочинительству.
Благодаря факторам «а» и «б» после института я оказался в ТАСС. А уже позднее, на излете перестройки, сложилось мое сотрудничество с австрийским журналом «Profil» и другими немецкоязычными изданиями в Австрии и Швейцарии.
Восторг по поводу того, что мои тексты, написанные на немецком, могут представлять рыночный интерес для заграничных изданий, продлился доброе десятилетие. Потом захотелось чего-нибудь новенького. «Захотелось», правда, в первую очередь, даже не мне, а моей австрийской супруге – хотя к тому времени мы уже были, что называется, «просто добрыми друзьями». Она-то зря времени не теряла, успев стать сперва многообещающим молодым, а сегодня уже вполне зрелым театральным режиссером.
Зная мою тягу к сочинительству и веря в мои способности, она чуть ли не пинками (о, эта природная русская лень!) заставила меня сочинить пьесу на предложенную ею же тему. Мучила исправлениями, редко хвалила, но своего добилась. Хотя, наверное, и не до конца: пьеса в конце всех мучений получилась, в ее представлении, превосходная, но только вот ставить ее теперь ей недосуг – венский Бургтеатр сочинение вежливо отклонил, а на меньшее она, похоже, была не согласна, потому что в предложениях от других театров у нее сейчас недостатка нет. Остается надеяться, что если постановка той «превосходной» пьесы все же осуществится, вы, дорогие соотечественники-венцы, об этом наверняка узнаете.
Было бы, наверное, невежливо не упомянуть ее имя: Кристина Випплингер-Ивановски. Ближайшая ее постановка этой осенью – «Восемь женщин» в инсбрукском Ландестеатре.
Что будет
То театральное событие, о котором наконец пойдет речь, непосредственного отношения к Кристине уже не имеет.
Итак, меня – с новой, уже абсолютно русской подругой Ириной – изрядно поколбасило в азиатском цунами. Когда я очухался в Москве, рефлекс сочинительства включился сам собой – это ж Тема! Вокруг погибли тысячи людей – а ты почему-то выжил. Что это может означать? И как жить с этим дальше? И не лучше ли, чтобы снять стресс, просто над этим фактом посмеяться?
Текст «апокалиптической комедии» «Чехов. Цунами» был написан месяца за полтора – первоначально по-русски. Но вся штука в том, что в московской театральной тусовке я никак не присутствую, а тусовка эта к чужакам строга и ревнива. Плюс к этому уже упомянутая лень и моя природная неспособность работать локтями. Послал пьесу на пару конкурсов – был проигнорирован. Как узнал позже, на одном из них ее даже не удосужились прочесть. Как говорится, им же хуже.
И все же было обидно. Поэтому всю энергию обиды ТинвестировалУ в перевод на немецкий. А вдруг? Ведь и история, вроде бы, получилась у меня актуальная, да и тема вполне глобальная. Помогло везение. Геральд Шишковиц, художественный руководитель венского театра «Freie BЯhne Wieden», оказался прошлой осенью в Москве, и случай свел нас. Утром я передал ему текст, вечером услышал от него: «Беру!»
Повезло мне еще и в том, что Шишковиц обожает Чехова. Пару лет назад он сам написал и поставил в своем театре пьесу, которая так и называлась: «Чехов». Грустная история о последнем периоде жизни гения: запоздалый роман с Ольгой Книппер, сложные отношения со Станиславским и членами его собственной семьи, смерть на немецком курорте. Прощальный бокал шампанского и прощальные слова, сказанные по-немецки: «Ich sterbe».
– Та постановка пользовалась большим успехом, и я подумал, что и новые пьесы, в заглавии которых будет имя Чехова, заинтересуют публику, – признался режиссер.
Его театр, кстати, хоть и небольшой, но амбициозный: там ставят исключительно новые сочинения, еще нигде не шедшие. А мне оказали честь стать первым автором из России, чьи комедии пойдут в театре на Виднер Хауптштрассе.
Кстати, о заглавиях. Очень бы хотелось, чтобы пьеса с названием «Чехов. Вена» заинтересовала и живущих в австрийской столице соотечественников. Хотя тема возникла опять же случайно.
Было так:
– Свою публику я приучил к постановкам в двух частях, – сказал мне Геральд. А моя история про цунами тянет от силы на 80 минут действия. К тому же, речь в ней идет о сегодняшних москвичах, и нет там ни слова про Вену и про Австрию. (Какое отношение Чехов имеет к цунами, читатель узнает, если купит билет в театр.)
– Так что, будь любезен, придумай еще одну одноактную пьесу. Даю тебе три месяца.
Дело было в декабре прошлого года.
А случайно, на что я намекнул, тема возникла потому, что именно в тот самый декабрьский день в моей сумке лежал недавно вышедший в Москве 800-страничный фолиант «Жизнь Чехова» англичанина Дональда Рейфилда. И как раз накануне я открыл в ней любопытнейший факт: первое соприкосновение Чехова с Европой произошло именно в Вене! «Будет тебе пьеса, Геральд», – заверил я. Или зря, что ли, прошел я суровую школу у строгой австрийской наставницы?
А Рейфилд этот, надо сказать, еще тот оказался типчик. С одной стороны, он с нерусской дотошностью похвально усерден: никто из наших литературоведов не удосужился воспроизвести жизнь Чехова столь подробно, с точностью почти до каждой недели. Но, с другой-то стороны, получалось, что читатель узнавал про личную жизнь классика такоеЙ
Стыдливо проставляя отточия там, где у автора их нет, воспроизвожу цитату из чеховского письма с мучительного пути классика на Сахалин: «Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской бЙ» А ведь далее по тексту следует еще ироничное описание того, как автор хрустально-чистой «Чайки» (к тому моменту, правда, еще не написанной) примеру этого пошлого и безвестного Скальковского последовалЙ Боже мой! Тут несложно понять цензоров, рьяно вымаравших подобные пассажи – а их у засидевшегося в холостяках Чехова немало – из советских изданий чеховских писем.
Так вот: почти сразу после путешествия на Сахалин (а далее в Гонконг и на Цейлон, где Чехов, прямо скажем, проявил себя, судя по письмам, тоже как «живой человек») тридцатилетний, но уже вполне успешный сочинитель отправляется прямиком в Вену. Представляете?
Вот и я попробовал себе это представить. Вена начала 90-х позапрошлого века. Знаменитые австрийцы – и чеховские ровесники – Фрейд и Шнитцлер как раз на взлете карьеры. А король вальсов Штраус уже на троне. Пьянящий воздух многоязычной европейской столицы. И, разумеется, европейки, которые «так не похожи на этих наших» (это тоже из чеховского письма). Чехов возбужден, восторжен, восхищен – и влюблен. Ну, может быть, почтиЙ Моя «безответственная комедия» – об этом.
ЙКогда уже надломленного Чехова, словно поп-звезду, преследуют по ялтинской набережной толпы юных прелестных поклонниц, метко прозванных «антоновками», он выбирает в жены не слишком уже юную и вовсе не ослепительно красивую женщину «европейских кровей», чей папа был, вроде бы, из австрийцевЙ А что, если причина именно в том, его самом первом соприкосновении с Веной?
Первая: из всех русских классиков Антон Чехов с самого начала полюбился мне сильнее прочих.
Вторая: в начале 90-х у меня случился продолжительный роман с австрийкой, страстно увлеченной театром и ТзаразившейУ этим увлечением меня.
Третья: в конце декабря 2004 года меня угораздило попасть в знаменитое цунами на острове Пхукет в Таиланде.
Что было
Но все перечисленное – это именно «как минимум». Потому что ни злоключения в Таиланде, ни любовь к Антону Павловичу, ни даже объятья белокурой гражданки из Вены не привели бы к событию, о котором вот-вот пойдет речь, если бы:
а) мои родители не записали меня в раннем детстве в немецкую спецшколу, следствием чего стало мое поступление в московский Инъяз,
и б) меня бы постоянно не тянуло к сочинительству.
Благодаря факторам «а» и «б» после института я оказался в ТАСС. А уже позднее, на излете перестройки, сложилось мое сотрудничество с австрийским журналом «Profil» и другими немецкоязычными изданиями в Австрии и Швейцарии.
Восторг по поводу того, что мои тексты, написанные на немецком, могут представлять рыночный интерес для заграничных изданий, продлился доброе десятилетие. Потом захотелось чего-нибудь новенького. «Захотелось», правда, в первую очередь, даже не мне, а моей австрийской супруге – хотя к тому времени мы уже были, что называется, «просто добрыми друзьями». Она-то зря времени не теряла, успев стать сперва многообещающим молодым, а сегодня уже вполне зрелым театральным режиссером.
Зная мою тягу к сочинительству и веря в мои способности, она чуть ли не пинками (о, эта природная русская лень!) заставила меня сочинить пьесу на предложенную ею же тему. Мучила исправлениями, редко хвалила, но своего добилась. Хотя, наверное, и не до конца: пьеса в конце всех мучений получилась, в ее представлении, превосходная, но только вот ставить ее теперь ей недосуг – венский Бургтеатр сочинение вежливо отклонил, а на меньшее она, похоже, была не согласна, потому что в предложениях от других театров у нее сейчас недостатка нет. Остается надеяться, что если постановка той «превосходной» пьесы все же осуществится, вы, дорогие соотечественники-венцы, об этом наверняка узнаете.
Было бы, наверное, невежливо не упомянуть ее имя: Кристина Випплингер-Ивановски. Ближайшая ее постановка этой осенью – «Восемь женщин» в инсбрукском Ландестеатре.
Что будет
То театральное событие, о котором наконец пойдет речь, непосредственного отношения к Кристине уже не имеет.
Итак, меня – с новой, уже абсолютно русской подругой Ириной – изрядно поколбасило в азиатском цунами. Когда я очухался в Москве, рефлекс сочинительства включился сам собой – это ж Тема! Вокруг погибли тысячи людей – а ты почему-то выжил. Что это может означать? И как жить с этим дальше? И не лучше ли, чтобы снять стресс, просто над этим фактом посмеяться?
Текст «апокалиптической комедии» «Чехов. Цунами» был написан месяца за полтора – первоначально по-русски. Но вся штука в том, что в московской театральной тусовке я никак не присутствую, а тусовка эта к чужакам строга и ревнива. Плюс к этому уже упомянутая лень и моя природная неспособность работать локтями. Послал пьесу на пару конкурсов – был проигнорирован. Как узнал позже, на одном из них ее даже не удосужились прочесть. Как говорится, им же хуже.
И все же было обидно. Поэтому всю энергию обиды ТинвестировалУ в перевод на немецкий. А вдруг? Ведь и история, вроде бы, получилась у меня актуальная, да и тема вполне глобальная. Помогло везение. Геральд Шишковиц, художественный руководитель венского театра «Freie BЯhne Wieden», оказался прошлой осенью в Москве, и случай свел нас. Утром я передал ему текст, вечером услышал от него: «Беру!»
Повезло мне еще и в том, что Шишковиц обожает Чехова. Пару лет назад он сам написал и поставил в своем театре пьесу, которая так и называлась: «Чехов». Грустная история о последнем периоде жизни гения: запоздалый роман с Ольгой Книппер, сложные отношения со Станиславским и членами его собственной семьи, смерть на немецком курорте. Прощальный бокал шампанского и прощальные слова, сказанные по-немецки: «Ich sterbe».
– Та постановка пользовалась большим успехом, и я подумал, что и новые пьесы, в заглавии которых будет имя Чехова, заинтересуют публику, – признался режиссер.
Его театр, кстати, хоть и небольшой, но амбициозный: там ставят исключительно новые сочинения, еще нигде не шедшие. А мне оказали честь стать первым автором из России, чьи комедии пойдут в театре на Виднер Хауптштрассе.
Кстати, о заглавиях. Очень бы хотелось, чтобы пьеса с названием «Чехов. Вена» заинтересовала и живущих в австрийской столице соотечественников. Хотя тема возникла опять же случайно.
Было так:
– Свою публику я приучил к постановкам в двух частях, – сказал мне Геральд. А моя история про цунами тянет от силы на 80 минут действия. К тому же, речь в ней идет о сегодняшних москвичах, и нет там ни слова про Вену и про Австрию. (Какое отношение Чехов имеет к цунами, читатель узнает, если купит билет в театр.)
– Так что, будь любезен, придумай еще одну одноактную пьесу. Даю тебе три месяца.
Дело было в декабре прошлого года.
А случайно, на что я намекнул, тема возникла потому, что именно в тот самый декабрьский день в моей сумке лежал недавно вышедший в Москве 800-страничный фолиант «Жизнь Чехова» англичанина Дональда Рейфилда. И как раз накануне я открыл в ней любопытнейший факт: первое соприкосновение Чехова с Европой произошло именно в Вене! «Будет тебе пьеса, Геральд», – заверил я. Или зря, что ли, прошел я суровую школу у строгой австрийской наставницы?
А Рейфилд этот, надо сказать, еще тот оказался типчик. С одной стороны, он с нерусской дотошностью похвально усерден: никто из наших литературоведов не удосужился воспроизвести жизнь Чехова столь подробно, с точностью почти до каждой недели. Но, с другой-то стороны, получалось, что читатель узнавал про личную жизнь классика такоеЙ
Стыдливо проставляя отточия там, где у автора их нет, воспроизвожу цитату из чеховского письма с мучительного пути классика на Сахалин: «Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской бЙ» А ведь далее по тексту следует еще ироничное описание того, как автор хрустально-чистой «Чайки» (к тому моменту, правда, еще не написанной) примеру этого пошлого и безвестного Скальковского последовалЙ Боже мой! Тут несложно понять цензоров, рьяно вымаравших подобные пассажи – а их у засидевшегося в холостяках Чехова немало – из советских изданий чеховских писем.
Так вот: почти сразу после путешествия на Сахалин (а далее в Гонконг и на Цейлон, где Чехов, прямо скажем, проявил себя, судя по письмам, тоже как «живой человек») тридцатилетний, но уже вполне успешный сочинитель отправляется прямиком в Вену. Представляете?
Вот и я попробовал себе это представить. Вена начала 90-х позапрошлого века. Знаменитые австрийцы – и чеховские ровесники – Фрейд и Шнитцлер как раз на взлете карьеры. А король вальсов Штраус уже на троне. Пьянящий воздух многоязычной европейской столицы. И, разумеется, европейки, которые «так не похожи на этих наших» (это тоже из чеховского письма). Чехов возбужден, восторжен, восхищен – и влюблен. Ну, может быть, почтиЙ Моя «безответственная комедия» – об этом.
ЙКогда уже надломленного Чехова, словно поп-звезду, преследуют по ялтинской набережной толпы юных прелестных поклонниц, метко прозванных «антоновками», он выбирает в жены не слишком уже юную и вовсе не ослепительно красивую женщину «европейских кровей», чей папа был, вроде бы, из австрийцевЙ А что, если причина именно в том, его самом первом соприкосновении с Веной?
Эпилог
(Чем сердце успокоится)
Если все сложится, венскую постановку пару раз сыграют в Москве в ноябре, в доме-музее Станиславского в Леонтьевском переулке. Там есть вполне приличный репетиционный зал мест на сто. Так что приходите – если не на венскую премьеру, так хотя бы на показы в Москве.
А премьера двух комедий – «Чехов. Вена» и «Чехов. Цунами» – состоится 17 октября в театре «Фрайе Бюне Виден» на Виднер Хауптштрассе 60.
Aндрей Ивановский
