Прошлогодний прокат «Ночного дозора» в Европе принес прибыль не только создателям фильма, но и автору книги, по которой он был снят. На волне ожидаемого успеха Трусской «Матрицы»У, как западные критики поспешили назвать «Дозор», к апрелю книга вышла на немецком и итальянском, в июле – на английском; продажи только в первый день составили 20 тысяч экземпляров. Цифра впечатляет, да и в Вене, в центральном книжном Morawa, «Дозорам» была выделена целая витрина, рядом с «Кодом Да Винчи».
Несмотря на соседство стекло-в-стекло, причины выставки книг противоположны: суета вокруг Грааля героев Дэна Брауна стала бестселлером до выхода фильма, который вызвал лишь повторный всплеск эмоций, в то время как истории Тпро мир иныхУ Сергея Лукьяненко своим успехом в Европе обязаны экранизации. «WКchter der Nacht» в Австрии читают так же, как и «Ночной дозор» в России: запоем, не отрываясь, за едой и в метро, перед сном и в обеденный перерыв. При мне один молодой человек, зачитавшись, пропустил свою остановку метро, а из вагона вышел мелкими шажками, не закрывая книгу. У меня интересовались продолжением: что же будет с Антоном Городецким в третьей и четвертой частях? То, что я читал шедевры Лукьяненко, предполагалось как очевидный факт. Конечно, говорить, что Россия перестала быть страной Достоевского, рано, но популярность Лукьяненко станет нелишним штрихом к портрету страны. В безбрежном океане пестрых ламинированных книг русскоязычного «фэнтези» Лукьяненко принято считать королем. Тиражи у него больше, обложки лучше, полка в магазине, как правило, своя. «Дозоры» же – самый успешный, но не единственный цикл: на сайте писателя в разделе «творчество» – 20 романов и 12 повестей. Автор не комплексует по поводу столь длинного списка и утверждает, что в данном случае ущерба качеству количество не наносит и столь высокий КПД объясняется исключительно работоспособностью. Так, написание третьей части эпопеи, «Сумеречного дозора» (445 страниц), заняло двусмысленные 40 дней. Но страницы и дни, полагаю, не показатель: намного информативнее другая характеристика, которая приводится рядом с ценой в интернет-магазинах, – вес в граммах. Мне грамм триста «Дневного», пожалуйста!
Успех книги, как и фильма, – в развитии событий, которое не всегда можно назвать сюжетом. Границы мира расширяются, жизнь предстает богаче и интереснее: кроме обычных людей существуют так называемые Иные – светлые и темные, обладающие магическими способностями, которые, конечно, противостоят друг другу. На этом с идеей можно покончить и писать сколько угодно килотонн книг о нелегких буднях Иных. Получится сериал, где герои постепенно становятся знакомыми, а знакомые друзьями. Но вряд ли эти книги имели бы коммерческий успех: равномерный гул вечернего телесериала может служить фоном, а чтение, даже такое легкое, нет. Поэтому не герои, а сама их жизнь обрастает все новыми подробностями: появляются волшебники вне категорий, потом великие волшебники, вслед за ними величайшие; и будь в русском языке больше суффиксов превосходной степени, иерархия оказалась бы еще богаче. Главное – дать читателю пространство для мысли, форму, а содержание предположительно появится само: «Чуть-чуть воздействия, седьмого порядка, и ему станет легче». Особенно немилосердными становятся тупики, когда герою все понятно, а читатель не в состоянии уследить за многообразием потустороннего мира: «Книги Судьбы. Мел. Все сходилось». Какая книга? Какой мел? Разгадки обычно становятся ясны в конце, задним числом.
Помимо трудных судеб ведьм, волшебников и других Иных (невольный каламбур) разного ранга, ради пестроты романы до треска начинены амулетами, артефактами и заклинаниями. Но вся эта мишура не может висеть в воздухе сама по себе, поэтому необходима прочная философская основа. Этим идейным стержнем становится, увы, противостояние добра и зла. В длину всех четырех томов с переменным нажимом читателю предлагается открывать для себя не полное соответствие рядов злого-плохого-черного и доброго-хорошего-белого: «Если есть вампиры, то, значит, есть и дьявол, если есть дьявол, то есть и Бог? Если есть вампиры, то есть и Бог? Если есть Зло, то есть и Добро?» Диалоги, больше напоминающие беседу с самим собой, призваны задать больше вопросов, чем дать ответов: «Темный маг может исцелять, Светлый маг может убивать, — сказал я. — Это правда. Знаешь, в чем все отличие между Светом и Тьмой?» Варианты ответов прилагаются, но ни один из них автор так и не принимает. Далее мысль рвется к слову «свобода», пытаясь считать «Темных» своего рода либералами: «Как они, Темные, любят говорить: «Свобода»! Как часто мы объясняем себе самим, что у свободы есть границы, но и тут не все понятно! …Нам не дано выбрать абсолютной истины. Она всегда двулика». Автор приходит к выводу, что жизнь, оказывается, устроена сложно! В развитии сюжета у героев, монотонно говорящих одним голосом как будто с самими собой, терпение заканчивается и он(и) заходятся в отчаянном потоке: «Где же грань? Где оправдание? Где прощение?»
Чего может не хватать бестселлеру еще? Конечно, юмора! Автор шутит, и это страшно. «Кстати, а он не появляется (из туалета – С. А.). Я глянул на часы. ДаЙ отлить за это время можно было пару ведер.» И все-таки хочется надеяться, что эта кустарная армейская ирония останется в русском оригинале, а переводы ограничатся натужными афоризмами: «Оставалось заглаживать странное ночное отсутствие теми методами, которые любой порядочный мужчина использует после очередной интрижки. Подарки, внимание, выход в свет» или «маленький бесплатный аттракцион башни, самый высокий писсуар и пара унитазов в Москве, не угодно ли оставить свой след среди облаков?»
«WКchter der Nacht» – бестселлер, занявший целую витрину, но в числе новинок магазины предлагают действительно интересную литературу. Например, у Людмилы Улицкой книги выходят на русском и немецком почти одновременно. Наверное, это идеальный случай сотрудничества, когда переводчик становится почти соавтором: «Качество переводчика таково, что из пятнадцати вопросов, которые она мне задает, на десять я отвечаю легко, над тремя думаю, а два имеют такой характер, что я меняю текст». Траектория популярности Л. Е. Улицкой тоже сложна, но в истоке вовсе не кинематограф: перевод повести «Сонечка» был удостоен во Франции премии Марии Медичи в 1996 году, а полное признание в России материализовалось в 2001 году в виде Букеровской премии, которой был награжден роман «Казус Кукоцкого». Последний переведенный роман Улицкой, «Искренне ваш Шурик», стоял в витрине рядом со свежим творением почти нобелевского Филиппа Рота – соседство даже если и не знаковое, то приятное.
Неожиданно я заметил, что в большей части российской литературы, переведенной на немецкий, так или иначе есть волшебство, чудеса или хотя бы попытка создать свою картину мира. Так, у гинеколога Павла Алексеевича из «Казуса Кукоцкого» это «странный, но полезный дар, «внутривидение»», благодаря которому он видел внутренние органы и «даже клеточные структуры», но это своего рода метафора, подразумевающая словосочетание «врач от Бога», в противоположность романам Лукьяненко, сплошь состоящим из ведьм, колдунов, заклятий и проклятий, где в прытком сюжете не остается времени что-нибудь подразумевать.
Пространству романов Владимира Сорокина наш мир тоже мал. Его последний гигантский замах – трилогия о Братьях Света, о 23000 бликов изначального света, отраженных в светловолосых-голубоглазых землянах, обладающих скромным даром, – они умеют говорить сердцем. В романах, которые написаны от лица Братьев, время, место и угол зрения меняются; плотная проза, стилизованная под XIX век, следует за ритмом современного детектива; мелькает время Второй мировой, города и страны: «Этот город называется Вена. Это один из самых красивых городов в мире». Опыта языковых экспериментов Сорокину не занимать; полифония «Очереди» и «Нормы» звучит в романах трилогии: во «Льду», «Пути Бро» и «23000», которые по сути уже не тот старый Сорокин, в свое время обвиненный в порнографии («Идущие вместе»), а качественный товар, готовый к народному потреблению. Как промежуточный этап между массовыми изданиями и концептуализмом, который, по-видимому, не шагнул дальше «Wiener Slawistischer Almanach», на полке в тени стоит роман «Голубое сало».
Книги, переведенные с русского, рекомендуют не только витрины: например, журнал «Format» опубликовал рецензию на роман Оксаны Робски «Babuschkas Tochter». Несмотря на то, что писательница далека от какой-либо метафизики, Рублёво-Успенское шоссе, главный персонаж всех ее книг, является для читателя настоящим заповедником волшебства. Магия торговых марок (вместе с ценниками), от которых книги Робски похожи на текстовую рекламу для слабослышащих, оказывается, действенна и на немецком: в рецензии, озаглавленной «Между Диором и дачей», автор двумя руками за российское прозвище писательницы – «говорящая сумка Шанель».
В сумме же книги с витрин рисуют вполне репрезентативную картину российской литературы: большие тиражи легкого чтения для пляжа и метро плюс значительный интерес к серьезным романам. Еще более приятно то, что в крупных книжных магазинах в секции русской литературы нет ни Толстого, ни Достоевского – они заняли законное место на полке с мировой классикой, позволяя читать на немецком те книги, которые популярны в данный момент.
Сергей Абрамкин
Несмотря на соседство стекло-в-стекло, причины выставки книг противоположны: суета вокруг Грааля героев Дэна Брауна стала бестселлером до выхода фильма, который вызвал лишь повторный всплеск эмоций, в то время как истории Тпро мир иныхУ Сергея Лукьяненко своим успехом в Европе обязаны экранизации. «WКchter der Nacht» в Австрии читают так же, как и «Ночной дозор» в России: запоем, не отрываясь, за едой и в метро, перед сном и в обеденный перерыв. При мне один молодой человек, зачитавшись, пропустил свою остановку метро, а из вагона вышел мелкими шажками, не закрывая книгу. У меня интересовались продолжением: что же будет с Антоном Городецким в третьей и четвертой частях? То, что я читал шедевры Лукьяненко, предполагалось как очевидный факт. Конечно, говорить, что Россия перестала быть страной Достоевского, рано, но популярность Лукьяненко станет нелишним штрихом к портрету страны. В безбрежном океане пестрых ламинированных книг русскоязычного «фэнтези» Лукьяненко принято считать королем. Тиражи у него больше, обложки лучше, полка в магазине, как правило, своя. «Дозоры» же – самый успешный, но не единственный цикл: на сайте писателя в разделе «творчество» – 20 романов и 12 повестей. Автор не комплексует по поводу столь длинного списка и утверждает, что в данном случае ущерба качеству количество не наносит и столь высокий КПД объясняется исключительно работоспособностью. Так, написание третьей части эпопеи, «Сумеречного дозора» (445 страниц), заняло двусмысленные 40 дней. Но страницы и дни, полагаю, не показатель: намного информативнее другая характеристика, которая приводится рядом с ценой в интернет-магазинах, – вес в граммах. Мне грамм триста «Дневного», пожалуйста!
Успех книги, как и фильма, – в развитии событий, которое не всегда можно назвать сюжетом. Границы мира расширяются, жизнь предстает богаче и интереснее: кроме обычных людей существуют так называемые Иные – светлые и темные, обладающие магическими способностями, которые, конечно, противостоят друг другу. На этом с идеей можно покончить и писать сколько угодно килотонн книг о нелегких буднях Иных. Получится сериал, где герои постепенно становятся знакомыми, а знакомые друзьями. Но вряд ли эти книги имели бы коммерческий успех: равномерный гул вечернего телесериала может служить фоном, а чтение, даже такое легкое, нет. Поэтому не герои, а сама их жизнь обрастает все новыми подробностями: появляются волшебники вне категорий, потом великие волшебники, вслед за ними величайшие; и будь в русском языке больше суффиксов превосходной степени, иерархия оказалась бы еще богаче. Главное – дать читателю пространство для мысли, форму, а содержание предположительно появится само: «Чуть-чуть воздействия, седьмого порядка, и ему станет легче». Особенно немилосердными становятся тупики, когда герою все понятно, а читатель не в состоянии уследить за многообразием потустороннего мира: «Книги Судьбы. Мел. Все сходилось». Какая книга? Какой мел? Разгадки обычно становятся ясны в конце, задним числом.
Помимо трудных судеб ведьм, волшебников и других Иных (невольный каламбур) разного ранга, ради пестроты романы до треска начинены амулетами, артефактами и заклинаниями. Но вся эта мишура не может висеть в воздухе сама по себе, поэтому необходима прочная философская основа. Этим идейным стержнем становится, увы, противостояние добра и зла. В длину всех четырех томов с переменным нажимом читателю предлагается открывать для себя не полное соответствие рядов злого-плохого-черного и доброго-хорошего-белого: «Если есть вампиры, то, значит, есть и дьявол, если есть дьявол, то есть и Бог? Если есть вампиры, то есть и Бог? Если есть Зло, то есть и Добро?» Диалоги, больше напоминающие беседу с самим собой, призваны задать больше вопросов, чем дать ответов: «Темный маг может исцелять, Светлый маг может убивать, — сказал я. — Это правда. Знаешь, в чем все отличие между Светом и Тьмой?» Варианты ответов прилагаются, но ни один из них автор так и не принимает. Далее мысль рвется к слову «свобода», пытаясь считать «Темных» своего рода либералами: «Как они, Темные, любят говорить: «Свобода»! Как часто мы объясняем себе самим, что у свободы есть границы, но и тут не все понятно! …Нам не дано выбрать абсолютной истины. Она всегда двулика». Автор приходит к выводу, что жизнь, оказывается, устроена сложно! В развитии сюжета у героев, монотонно говорящих одним голосом как будто с самими собой, терпение заканчивается и он(и) заходятся в отчаянном потоке: «Где же грань? Где оправдание? Где прощение?»
Чего может не хватать бестселлеру еще? Конечно, юмора! Автор шутит, и это страшно. «Кстати, а он не появляется (из туалета – С. А.). Я глянул на часы. ДаЙ отлить за это время можно было пару ведер.» И все-таки хочется надеяться, что эта кустарная армейская ирония останется в русском оригинале, а переводы ограничатся натужными афоризмами: «Оставалось заглаживать странное ночное отсутствие теми методами, которые любой порядочный мужчина использует после очередной интрижки. Подарки, внимание, выход в свет» или «маленький бесплатный аттракцион башни, самый высокий писсуар и пара унитазов в Москве, не угодно ли оставить свой след среди облаков?»
«WКchter der Nacht» – бестселлер, занявший целую витрину, но в числе новинок магазины предлагают действительно интересную литературу. Например, у Людмилы Улицкой книги выходят на русском и немецком почти одновременно. Наверное, это идеальный случай сотрудничества, когда переводчик становится почти соавтором: «Качество переводчика таково, что из пятнадцати вопросов, которые она мне задает, на десять я отвечаю легко, над тремя думаю, а два имеют такой характер, что я меняю текст». Траектория популярности Л. Е. Улицкой тоже сложна, но в истоке вовсе не кинематограф: перевод повести «Сонечка» был удостоен во Франции премии Марии Медичи в 1996 году, а полное признание в России материализовалось в 2001 году в виде Букеровской премии, которой был награжден роман «Казус Кукоцкого». Последний переведенный роман Улицкой, «Искренне ваш Шурик», стоял в витрине рядом со свежим творением почти нобелевского Филиппа Рота – соседство даже если и не знаковое, то приятное.
Неожиданно я заметил, что в большей части российской литературы, переведенной на немецкий, так или иначе есть волшебство, чудеса или хотя бы попытка создать свою картину мира. Так, у гинеколога Павла Алексеевича из «Казуса Кукоцкого» это «странный, но полезный дар, «внутривидение»», благодаря которому он видел внутренние органы и «даже клеточные структуры», но это своего рода метафора, подразумевающая словосочетание «врач от Бога», в противоположность романам Лукьяненко, сплошь состоящим из ведьм, колдунов, заклятий и проклятий, где в прытком сюжете не остается времени что-нибудь подразумевать.
Пространству романов Владимира Сорокина наш мир тоже мал. Его последний гигантский замах – трилогия о Братьях Света, о 23000 бликов изначального света, отраженных в светловолосых-голубоглазых землянах, обладающих скромным даром, – они умеют говорить сердцем. В романах, которые написаны от лица Братьев, время, место и угол зрения меняются; плотная проза, стилизованная под XIX век, следует за ритмом современного детектива; мелькает время Второй мировой, города и страны: «Этот город называется Вена. Это один из самых красивых городов в мире». Опыта языковых экспериментов Сорокину не занимать; полифония «Очереди» и «Нормы» звучит в романах трилогии: во «Льду», «Пути Бро» и «23000», которые по сути уже не тот старый Сорокин, в свое время обвиненный в порнографии («Идущие вместе»), а качественный товар, готовый к народному потреблению. Как промежуточный этап между массовыми изданиями и концептуализмом, который, по-видимому, не шагнул дальше «Wiener Slawistischer Almanach», на полке в тени стоит роман «Голубое сало».
Книги, переведенные с русского, рекомендуют не только витрины: например, журнал «Format» опубликовал рецензию на роман Оксаны Робски «Babuschkas Tochter». Несмотря на то, что писательница далека от какой-либо метафизики, Рублёво-Успенское шоссе, главный персонаж всех ее книг, является для читателя настоящим заповедником волшебства. Магия торговых марок (вместе с ценниками), от которых книги Робски похожи на текстовую рекламу для слабослышащих, оказывается, действенна и на немецком: в рецензии, озаглавленной «Между Диором и дачей», автор двумя руками за российское прозвище писательницы – «говорящая сумка Шанель».
В сумме же книги с витрин рисуют вполне репрезентативную картину российской литературы: большие тиражи легкого чтения для пляжа и метро плюс значительный интерес к серьезным романам. Еще более приятно то, что в крупных книжных магазинах в секции русской литературы нет ни Толстого, ни Достоевского – они заняли законное место на полке с мировой классикой, позволяя читать на немецком те книги, которые популярны в данный момент.
Сергей Абрамкин
