Честно сказать, поворот был неожиданным: внучка князя Николая Сергеевича Трубецкого, дочь известного ученого-слависта Александра Васильевича Исадченко, православная, прекрасно говорящая по-русски, не считает себя русской!
– Почему?
– Я росла в четырех странах: родилась в Австрии, взрослела в Словении, Словакии и Чехии. Я легко нахожу друзей и чувствую себя европейкой. Во время войны мы должны были бежать, всегда. Мой отец и моя мать были русскими, а меня заставляли учить русский язык с ремнем.
Я Россию никогда не любила и всю жизнь страдала от того, что я русская. После войны советские солдаты в Словении вели себя плохо. В Австрии, когда мы с мамой общались на русском, на нас все оборачивались – сначала у местных жителей оставались отрицательные воспоминания о советской оккупации, потом они считали, что коммунизм исходит из России. Это длилось несколько лет, далее было достаточно спокойно, а 10 лет назад снова началось – когда мы говорим с подругами в кафе по-русски, за соседними столами шепчутся: ТРусская мафияУ.
Кроме того, мой дед, папа моего отца, не выдержал жизни на чужбине и покончил жизнь самоубийством. Часть семьи моей мамы (семьи Трубецких) была выслана в лагеря в 30-е годы и расстреляна.
У меня нет позитивных эмоций. Конечно, я очень люблю всех своих родственников, которые живут в России…
И еще одна вещь, которая не касается меня лично. Те люди, которые разбогатели, они оставляют все деньги себе, кроме Абрамовича, который помогает Чукотке. Мои предки тоже не ангелы, но они считали, что богатые должны помогать бедным.
И политика в России уж слишком империалистическая…
– А вы сами бывали в России?
– Впервые, в 1986 году, я паломничала в Россию с отцом Хризастомом. Во второй раз, в 1990 году, по приглашению Академии наук побывала на симпозиуме в честь дедушки Трубецкого. Я жила у родственников, и было невероятно уютно и приятно.
В третий раз побывала на семейной встрече в Узком, в бывшем доме одной из ветвей Трубецких (сейчас там санаторий Академии наук).
И в этом августе состоялась семейная встреча в Ахтырке – бывшем семейном имении. Там была церковь, ее разрушили, и мы собрали средства со всего мира и ее восстановили.
– Вы работаете?
– Я домохозяйка. До рождения детей я, как и мама, работала в библиотеке. А еще делала переводы и давала уроки.
– А чем занимаются ваши дети?
– У меня сын и дочь. Они по образованию машиностроители. Сын работает в крупной промышленной фирме по выпуску очистителей воздуха в Граце, а дочь – в Венском техническом университете. Она пишет диссертацию о протезах.
– Они говорят по-русски?
– Сын немного говорит, дочь – нет. Я выросла на трех языках, и, хотя мои дети наполовину русские, именно из-за моего отношения к России я никогда не учила их языку. Мы вообще не разговаривали на эту тему, и я их никак не настраивала против, может быть поэтому позитивное чувство к России у них намного сильнее, чем у меня.
Кстати, мой папа всегда был за Россию и очень хотел туда вернуться. Мама его отговорила. И вот теперь меня связывают с Россией только мои русские родственники и православная церковь.
– Вы занимаетесь благотворительностью?
– Я уже 12 лет работаю при Мальтийском ордене – мои дети и муж трудятся в скорой помощи (Hospitaldienst), а я навещаю тех, кто нуждается в помощи на дому. Я не убираю, но делаю покупки, выполняю поручения, оформляю пособия и прочее. Вот уже два года я таким образом помогаю одной женщине, и это требует немало времени.
Но я не люблю слово ТблаготворительностьУ. Это унижает тех, для кого я это делаю. Я просто помогаю.
Например, я много лет помогала больным детям из Минска. Денег у меня мало, а времени много – в конце концов выходит то же на то же.
В настоящее время я перевожу письма для 52-х австрийских семей, которые помогают 52-м семьям из Санкт-Петербурга. Возглавляет это движение Марья Андреевна Разумовская.
– Расскажите о вашем отце – Александре Васильевиче Исадченко.
– Он родился в Петербурге. Его отец был адвокатом, мать – танцовщицей и актрисой. Она занималась пластическими танцами и училась у Станиславского и Айседоры Дункан.
Мой дед по отцу еще во времена царской России вынужден был бежать из страны, так как защищал евреев в деле Бельиуса. Он жил в Германии, потом вернулся в Россию. До революции он восхищался марксизмом, но после нее, увидев, что творится, переменил свое мнение. В 1919 году семья бежала через Константинополь в Сербию и потом, совершенно случайно, девятилетним, мой папа очутился в Клагенфурте. Бабушка разъезжала с концертами, а дедушка был ее менеджером. Они оставили сына в интернате, потом он жил в одной местной семье, сдал экзамены на аттестат зрелости. Он всю жизнь считал Клагенфурт и Каринтию своей второй родиной.
В конце 20-х годов он приехал в Вену, чтобы заниматься славистикой у моего деда Николая Трубецкого, и так познакомился с его дочерью – моей мамой.
Потом отец закончил Венский университет и стал там лектором. Но за это денег не платили, и ему пришлось зарабатывать частными уроками. В венский период отец был членом Пражского лингвистического кружка. Он был лучшим учеником моего деда, разработавшего науку фонологию и структурализм – особый подход к литературе. Это стало основой его жизни как ученого.
Потом он работал помощником штатссекретаря (министра) Гвидо Заматто, и они оба были против нацистов. Им пришлось бежать. Отец тогда уже был женат, и семья очутилась в Любляне (Словения), где он стал доцентом. Именно тогда он написал очень веселый иллюстрированный учебник ТДавайте не бояться русского языкаУ. Но вскоре там стало политически опасно, и произошла одна вещь, которую я до сих пор понять не могу: мы переехали в Словакию – сателлитное государство Гитлера. Отец преподавал в Высшей экономической школе. Его опять преследовали по политическим мотивам, и мы вынуждены были скрываться и жить в разных городах Словакии. Там отец стал связным советских партизан. Он мне говорил: ТВарвара Александровна (мне было тогда лет 7 – 8), пойдем в лес за грибамиУ. Мы приходили в лес, и из-за кустов выступали какие-то незнакомые дяди, а мне поручали стоять в стороне и начинать свистеть и петь, если появится кто-то посторонний. Гестаповцы нашли папу и арестовали. Когда Советская армия подходила к Братиславе, они начали расстреливать заключенных. Расправились с обитателями двух тюремных этажей, а до третьего, где находился мой папа, они дойти не успели. Дверь камеры ему открыл советский майор, они обнялись. Так мой отец остался в живых.
В это время я с мамой и одной еврейской семьей, которую преследовали, скрывались в подвале в Тренчине; детей выводили гулять только когда темнело.
После войны папа стал заведующим кафедрой русского языка в Братиславском университете. Он преподавал фонологию, языкознание и литературоведение. Два года тому назад в Братиславе издали его лекции о творчестве Гоголя. Он продолжил идеи своего учителя – моего деда Трубецкого. Одной из заслуг моего отца была основанная им школа теории перевода.
В первой половине 50-х годов семья переехала в Северную Моравию – в университетский городок Оломоуц. Отец был там заведующим кафедрой русского языка. Он все время разъезжал. Работал в Пражской академии наук до 1968 года, часто бывал приглашенным профессором в Швеции – Упсоле, в Оксфорде, два раза работал в Лос-Анджелесе, читал лекции в разных странах.
К этому времени мои родители уже были в разводе, и мы с мамой переехали в Австрию.
Оккупация Чехии застала моего отца в отпуске в Клагенфурте. Он получил более 60-ти приглашений на работу из разных университетов и решил поехать в Лос-Анджелес, так как там себя никак не проявляли жуткие мигрени, которые его мучили постоянно. Когда стало известно, что в Клагенфурте хотят открыть высшее учебное заведение и его попросили стать одним из его основателей, папа в начале 70-х с большой радостью вернулся в Клагенфурт, где жили друзья его юности, стал завкафедрой славянских языков. Он входил в комиссию канцлера Крайского Ortstafel-kommission: в деревнях разговаривал с людьми по-словенски, чтобы выяснить, надо ли ставить там доску с названием места на двух языках. Кстати, сейчас этот вопрос очень актуален. Вот недавно решили сделать это в 143-х деревнях.
В течение своей жизни мой отец стал членом Академии наук в Праге, Берлине и Вене. Папа часто преподавал в Сорбонне и вообще разъезжал по всему миру. Он выпустил более 300 научных публикаций, но писал и детективные рассказы (студентом) и иллюстрировал их. Он прекрасно рисовал карикатуры, мог играть на всех музыкальных инструментах (у него был абсолютный слух) и говорил на 19-ти языках.
– А теперь поговорим о вашем дедушке по материнской линии – Николае Сергеевиче Трубецком.
– Когда ему было 14 лет, была напечатана его первая научная статья. Тогда в дом пришел пожилой господин с белой бородкой – он хотел Тпоговорить с Николаем СергеевичемУ. Слуга объяснил, что в данный момент это невозможно, так как у его сиятельства школьные занятия. Посетитель уточнил, что хочет встретиться с автором статьи. Тогда все-таки позвали автора, который был одет в короткие штанишки – пожилой господин оскорбился и ушел.
Мой прадед был избранным ректором Московского университета, историком и философом. Его родной брат дружил с философом Владимиром Соловьевым, который скончался в имении его жены в Узком. Между прочим, в свое время прадед написал письмо царю Николаю с предложением допустить в стране больше демократии. Он скончался в 43 года.
Мой дедушка поступил в университет, где поначалу занимался кавказскими языками. Он женился на дочери предводителя дворянства Вере Петровне Базилевской. Профессором он стал в очень молодые годы.
В 1918 году семья бежала из России и попала в Софию, где дед преподавал в университете. В 1921 году его вызвали в Вену и предложили возглавить университетскую кафедру славянских языков. В этом же году семья переехала в Австрию. Уже тогда дедушка был полуслепым, и моя бабушка читала ему вслух научные статьи.
Еще работая в Болгарии, он с другими русскими преподавателями основал теорию евразийства, но в 30-е годы от нее отошел из-за разногласий: одна часть ее последователей была за Советский Союз, а другая – за национал-социалистов.
Мой дедушка был одним из главных членов Пражского лингвистического кружка, основателем фонологии и структурологии. Он был членом Австрийской академии наук, знал 49 иностранных языков.
В своих письмах, которые изучал Роман Иосифович Якобсон, дед писал, что у него нет средств, чтобы поехать в Прагу или Брно. Это всех удивляло, так как зарплата университетского профессора была в то время довольно приличной. Но у деда было три дочери и еще няня, которую семья привезла из России. Трубецкие раздавали свои деньги беженцам. Дедушка и бабушка устраивали также популярные благотворительные балы – тогда русских еще любили. Кроме того, дедушка был первым старостой русского православного прихода в Вене и все оплачивал сам. В те времена посольская церковь была недоступна, и помещение для службы арендовали на Северном вокзале.
В Вене дед написал статью о расизме, и в комбинации с тем, что он был русским, это выглядело очень подозрительно. Когда в 1938 году Гитлер присоединил Австрию к Германии, у деда провели несколько обысков – и на квартире, и в служебном кабинете. Его больное сердце не выдержало, и он скончался летом того же 1938 года. В Венском университете есть памятная доска, а еще одна – в 1-м районе на Клееблатгассе (Kleeblattgasse), где дедушка жил в последние годы перед кончиной.
И все-таки я надеюсь, что Тзов кровиУ заставит нашу героиню повернуться лицом к России, так почитающей ее предков!
Интервью взяла Ирина Мучкина
