В течение месяца в венском театре ТРонахерУ шел ТСнежный спектакльТ (Snow-show), поставленный знаменитым российским клоуном Вячеславом Полуниным, любимым нами Асисяем. Правда сам он принял в нем непосредственное участие только в первые четыре дня – потом уехал в Москву, где тоже показывали его представление. Нам удалось застать Славу в момент подготовки спектакля, когда устанавливали декорации и свет. Он оказался очень открытым, дружелюбным человеком и без лишних разговоров согласился дать интервью для нашего журнала.
– Слава, вы не забыли своего Асисяя?
– Асисяй-то? Он все равно существует, его везде просят показать, и я всегда с удовольствием его показываю.
– Асисяй и герой снежного шоу – они такие разные…
– Разные. Тот был совсем еще ребенок, такой искренний и восторженный. А этот уже сильно задумался.
– Вы много гастролируете?
– Очень много. Ну, например, этот спектакль объездил 50 стран.
– А в Австрии вы уже были?
– Лет двадцать назад.
– У вас, конечно, не было времени побродить по Вене?
– В прошлый раз не было. А сейчас мы за два дня уже кое-что посмотрели.
– Ну вам, наверное, здесь не нравится – слишком тихо и спокойно.
– Наоборот – нравится. Я это очень люблю. Я сейчас перебрался в деревню под Парижем – мы открыли там театральный центр.
– Разве вы живете не в Англии?
– Моя компания действительно находится в Англии, ею занимается мой сын, а я работаю над новыми спектаклями в этой деревеньке. Очень красивое местечко, по трассе всего в 20-ти минутах езды от центра Парижа. Там у меня цапли, выдры, рыбы… Очень уютно, по-домашнему, по-деревенски. Я ведь родом из деревни и все свое детство провел в лесу. Мне находиться в большом городе достаточно тяжело. Тот центр, который у меня сейчас под Парижем, я построил таким образом, что непонятно, где начинается природа, а где заканчивается человеческое создание. Там огромный сад – 4 га, множество всяких странных мест, где мы специально организуем театральное пространство. То вписываем пруд в амфитеатр, то на одном берегу реки у нас идет спектакль, а публика находится на противоположном берегу.
– Прямо там проходят спектакли?
– Не для проката. Это творческий цех. И всегда минимум 20 человек там живут. Половину из них я даже не знаю. Люди приезжают создавать свои творческие работы. Там все для этого подготовлено: костюмерная, мастерская, где можно делать декорации, – все служит для того, чтобы помогать создавать театральное действо.
– У вас трое детей?
– Да, три сына. Один здесь, Дима. Он технический директор этого шоу. Все смонтирует, а потом уедет опять в Лондон. Другой сын сейчас готовит шоу в Москве, а третий находится в Питере – занимается музыкой.
– Значит, только один пока что не приобщен к папиной деятельности?
– Тоже приобщен, вот только недавно был со мной на гастролях в Украине.
– Вы актер – это понятно. А кто занимается организацией? Тоже вы?
– С одной стороны, мы многое делаем сами, а с другой стороны, поступаем так, как это принято на Западе: весь ангажемент ведет моя жена Лена (тоже клоунесса. – Прим. ред.), она делает все – ТотУ и ТдоУ, но при этом мы всегда находим продюсера, который вкладывает деньги и рискует, всегда находим агентства, которые ищут для нас интересные театры и гастроли. Обычная система.
– Как вас принимали вчера, на первом венском спектакле?
– Замечательно. Хотя было очень сложно. Публика непривычная. Не сразу мы смогли ее завоевать.
– Как это все происходит? Это действие без слов? Просто картинки, и все?
– Ни одного слова. Но спектакль уже получил множество премий, например, ТЛоуренса ОливьеТ – как лучший театральный спектакль Лондона, в Москве завоевал премию ТТриумфТ как театральное событие десятилетия, и т.д.
– Вам присвоили звание Народного артиста России. Как вы на это отреагировали? Вы же не живете сейчас в России.
– В последнее время я практически каждый год там бываю и выступаю. Приятно, конечно, когда тебе говорят, что то, что ты делаешь, другим тоже интересно.
– Российские награды для вас важнее, чем какие-нибудь английские, французские и прочие?
– Нет, почему же? ТЛоуренс ОливьеТ посерьезней будет. Народного России раздают направо и налево, а эту премию еще заслужить нужно.
– У вас в России квартира или ничего не осталось, и вы живете просто в гостинице?
– В гостинице.
– Значит, от России вы оторвались?
– Да нет. Я как бы нахожусь на гастролях. Уехал 10 лет назад на гастроли, так их и продолжаю…
– А с русскоязычными вы общаетесь за границей?
– Всегда. На представление везде русские приходят. В принципе, спектакли идут для всех, и никак нельзя понять, что это представление связано с Россией. Это становится понятно только после прихода журналистов, которые обнаруживают русскую образность – пишут, что в этом спектакле ТночуютТ и Гоголь, и Достоевский.
– Очень жалко, что я не знала о ТСноу-шоуТ заранее. Когда увидела афишу, конечно, сразу поняла, что это вы. А вот люди, которые уехали давно и не знают подробностей вашей театральной деятельности, просто не ассоциируют этот спектакль с любимым ими Асисяем.
– Мы всегда подолгу гастролируем. В Париже, например, работали три месяца, здесь, в Вене, – целый месяц, в конце концов все русские как-то узнают о нас и приходят.
– Насколько я понимаю, у вас вся семья приобщена к спектаклю.
– Даже подружка моего сына: она тоже теперь администратором у нас работает. Это как семейный цирк – родные и друзья.
– Но в ваших спектаклях участвуют не только русскоязычные.
– У меня друзья по всему свету. Сейчас, например, со мной и чех, и итальянец, и израильтянин. Бывает, половина труппы – люди из разных стран. На этот раз я привез с собой человек десять, хотя мне для спектакля надо всего пять. Это мои лучшие друзья, и я знаю, что оттого что нам вместе здорово, от удовольствия нашего общения, которое выплескивается на сцену и переходит в зал, зрителям тоже хорошо.
– Как вы относитесь к жизни на колесах?
– По-всякому. Как и в любом образе жизни, здесь есть и положительное, и отрицательное. Что-то выигрываешь, а что-то проигрываешь. Если сидишь на месте – проигрываешь путешествия, если путешествуешь – проигрываешь дом.
– А как вы все это привозите, весь ваш реквизит?
– На машине с прицепом. У нас машина замечательная. Ей много-много лет, и она как член семьи. Она уже объехала весь земной шар, ну вроде как старинный цирковой караван.
– Вы серьезный человек или веселый?
– И веселый, и серьезный. Очень хотел бы быть только веселым, но не всегда получается, правда, я стараюсь. Я специально настраиваюсь на то, чтобы не распускать нюни.
– Ну вы же уже достигли определенных вершин!
– Проблемы могут быть на любом уровне существования. Все равно они пытаются на тебя нажимать, а ты пытаешься их разбросать. Вчера, например, было столько вещей, из-за которых можно было бы устроить истерику. Ну что делать: что-то смогли изменить, чего-то не смогли. Это получилось, а то можно было бы сделать лучше.
– Хорошо вам: вас семья поддерживает и с вами работает!
– Во всем, как я уже говорил, есть положительные и отрицательные стороны. Когда все как одно целое – за одно болеют, одному радуются, – это здорово. Но и очень сложно, потому что все проблемы спектакля вылезают в семью и круглосуточно там бродят.
– Вы себя считаете деловым человеком?
– Конечно, очень деловым. Иначе я бы не смог осилить такое. В принципе, для каждого дела требуется быть одновременно деловым и неуправляемым – только такое сочетание дает равновесие. Если ты художественная натура, то в себе надо найти столько же и деловых качеств.
– Значит, вам деловитость не в ущерб?
– Приходится все совмещать в себе одном, и получается, что от этого только выигрываешь. Если бы это было не так, то каким бы талантливым я ни был, никто бы этого не увидал. Только из-за того, что я могу помочь себе сам в организационных вопросах, все это и получается.
– Вы считаете себя респектабельным человеком?
– Это слово ко мне невозможно прилепить ни с какого боку. Это понятие так далеко от меня, что я даже не смогу его объяснить.
– Кем же вы себя считаете?
– Я – белый клоун. Есть рыжие, и есть белые. Рыжий – это сумасброд, идущий за своим удовольствием. А белый – это тот, кто точно знает, как должно быть, куда двигаться и каким путем.
– Во всяком случае, в моем представлении респектабельный человек должен ходить в костюме и при галстуке. Вы когда-нибудь надеваете костюм?
– Пару раз было. Один раз мы надевали всем театром по очереди верхнюю часть, чтобы сфотографироваться на документы. А еще в Москве меня попросили прилично одеться, когда президент вручал мне премию ТТриумфТ.
– Я вас спросила об этом, потому что на Форуме соотечественников в Москве вы были в чем-то красном. Почему в красном?
– Понравилось, да и все. Мы вообще всей семьей стараемся носить яркие цветные вещи – как-то веселее становится. И этим все друзья заразились. Я думаю, что цвет влияет на настроение.
– Оно у вас всегда хорошее?
– Что касается настроения, то оно идет больше от головы, чем от нутра. Жить под грудой проблем нельзя, поэтому я всегда расчищаю небо над головой. Это необходимо. Но, надо сказать, что пока у меня не было таких проблем, как у обычных людей. Я всегда веселый, всегда в движении. Когда у меня еще не было театра и я работал в разных местах, жизнь состояла из хохота, фантазий, беготни, путешествий, встреч, вечеринок, и это было для меня нормально и естественно.
– А кто придумал ТСноу-шоуТ?
– Основу сделал я – не знаю уж, на сколько процентов, но вовлечены были все: семья моя и друзья. Мы создавали этот спектакль в городе Пушкино, в 1992 году, в плохое и такое ТхолодноеТ время, когда в Питере было просто голодно. Мы запаслись мешком картошки и поселились на территории Екатерининского дворца. Мы узнали, что там сохранились домики для гостей – это место называется китайской деревней, сняли за 1000 долларов 4 дома на год и поселили туда всех своих друзей. Это было потрясающее время, наверное поэтому и такой спектакль получился. Какая была атмосфера: 300 га красивейшего парка и эти сумасшедшие, с утра до ночи, песни, пляски и фантазии! Мы с Ленкой в течение многих месяцев вставали часов в 8 – 9 утра (как по настроению получалось) и шли гулять по парку. Полдня, минимум 4 – 6 часов, бродили и болтали про этот спектакль. У меня есть замечательный друг, Витя Крамер, – он сейчас один из лучших режиссеров в Питере, и Витю привлекли. Я придумывал и показывал, а он правил. Все, кто собирался вокруг, участвовали в создании спектакля.
– Вы скучаете по тем местам?
– Не столько по местам, сколько по той атмосфере. Я, например, с удовольствием раз в два года приезжаю в маленький городок в Орловской области, где я вырос.
– Ваши родители живы?
– Только мама осталась, я ее перевез в Питер, и там навещаю.
– Вы любите Санкт-Петербург. А еще какие города?
– После Питера я еще столько навлюблялся: в Венецию, в Барселону, в Амстердам… У меня такое количество любимых городов сейчас!
– А Вену полюбили?
– Я еще не успел. Но думаю, что это вполне возможно. Здесь жил архитектор, чьи творения я обожаю. Это Хундертвассер. Даже если говорить про барселонского Гауди, я не уверен, что он лучше. Я за натуру везде и во всем. За то, чтобы человек созданиями своими не ломал природу, а развивал ее и дополнял. Взаимоотношения между природой и человеком выстроены еще не до конца. Люди просто пока не в состоянии осознать смысл таких вещей. Через 50 – 100 лет вся другая архитектура умрет.
– О чем ваш спектакль?
– Очень трудно рассказать. Если бы я мог выразить это словами, я бы написал роман. Я владею позами, образами и т.д. У меня визуальное мышление, то есть я мыслю картинками. Больше половины моей библиотеки – это живопись: сюрреалисты, символисты… И эти картины я ТвытаскиваюТ на сцену и через них как бы работаю. Спектакль по-настоящему и силен тем, что его невозможно объяснить словами. Это что-то такое, как воздух, – попытаешься ухватить, а оно ускользает. Принцип всего, что я делаю в театре, – это попытка вернуть человека к себе изначальному. А человек изначальный по-настоящему виден в детстве. То, что он есть сейчас, возникает в детских фантазиях, играх, в свободе – тогда возникает дух личности с ее мечтами и желаниями. В начале жизни человек точно знает, кто он такой, куда он стремится, чего он хочет. А потом приходят заботы, сложности, и он постепенно теряет все это и расстается с самым главным, что у него было. И я пытаюсь сделать одно – вернуть детские мечты. Просто напоминаю человеку о том, чем он был и что он есть на самом деле. И когда человек вдруг это чувствует и, как бы погружаясь в то время, ощущает себя тем самым малышом, у которого были такие потрясающие мечты, я возвращаю ему то, что он потерял. В этот момент зрители счастливы. Тысячи счастливых людей. В конце спектакля, полчаса-час мы, актеры, сидим, а они играют. И остановить их уже невозможно. Они играют, а я смотрю. Целуют друг друга, разыгрывают…
– Это спектакль для взрослых?
– Только для взрослых. Ребенок не может понять всей глубины, которая там есть: и трагедия, и ирония, и сарказм, – все чувства человеческие. Я создаю такой трагикомический, даже метафизический мир. Сюжет все время обрывается, не за чем следить – просто состояние натянутых ниточек между артистами и залом. На этом все построено. И никто не может понять то, что происходит, и никогда не сможет объяснить.
– А кино вы пытались снимать?
– Оно, это действо, на экран не ложится. Я пять раз пытался, с лучшими режиссерами. Не получается. Это дух какой-то, его невозможно запечатлеть. Театр невозможно перенести на пленку. Это то, чем он силен, и то, что не в состоянии сделать никакое кино.
Правда, одна девушка из Питера сняла мультфильм. Я впервые увидел такую что ли феллиниевскую неуловимость в мультипликации.
– Это обычная рисованная мультипликация?
– Нет, не обычная. Сначала автор снимает кино. Потом пальцами по киноленте рисует гримом. Фантастически! И образы возникают, исчезают, снова появляются…
– Но в основе-то ваш спектакль?
– Да, но он заново переосмыслен. Это как бы сон, не сам спектакль. Мы просто не ожидали, что так получится. Это было большое событие.
– Вы не пробовали писать? Вы так хорошо говорите, так образно!
– Не я сам. У меня есть одна очень хорошая подруга, театровед, она вот уже больше года собирает материалы для книжки: все-все проекты, которые были, все спектакли…
– Нет, я вообще-то не это имею в виду. Записывать ваши мысли.
– Все мои мысли там тоже есть. Это не просто история того, как было, – мы объясняем, для чего все это было и что это такое вообще. Эта книга – путь человека в поисках удовольствия. Мы пытаемся сказать то, что, наверное, считается неправильным, а кого-то даже оскорбит. Мы говорим, что человек должен жить для удовольствия и идеальная формула счастья – наслаждаться своей жизнью, своими действиями, своей работой. И такого состояния надо специально добиваться. Если так не получается, значит, надо пересмотреть свою жизнь – подумать, поискать способы, возможно что-то бросить, от чего-то отказаться… Я – счастливый человек: я могу принести радость другим людям. Когда тысячи зрителей в щенячьем восторге прыгают как дети, они возвращают все, что я им отдал, в стократном размере. Понятно, что можно на какой-то период зажаться, чтобы потом получить результат. Но я решил, что никогда не буду так делать. Только когда получаешь удовольствие в процессе, тогда и в конце оно придет, а иначе не будет ничего.
Интервью взяла Ирина Мучкина
– Слава, вы не забыли своего Асисяя?
– Асисяй-то? Он все равно существует, его везде просят показать, и я всегда с удовольствием его показываю.
– Асисяй и герой снежного шоу – они такие разные…
– Разные. Тот был совсем еще ребенок, такой искренний и восторженный. А этот уже сильно задумался.
– Вы много гастролируете?
– Очень много. Ну, например, этот спектакль объездил 50 стран.
– А в Австрии вы уже были?
– Лет двадцать назад.
– У вас, конечно, не было времени побродить по Вене?
– В прошлый раз не было. А сейчас мы за два дня уже кое-что посмотрели.
– Ну вам, наверное, здесь не нравится – слишком тихо и спокойно.
– Наоборот – нравится. Я это очень люблю. Я сейчас перебрался в деревню под Парижем – мы открыли там театральный центр.
– Разве вы живете не в Англии?
– Моя компания действительно находится в Англии, ею занимается мой сын, а я работаю над новыми спектаклями в этой деревеньке. Очень красивое местечко, по трассе всего в 20-ти минутах езды от центра Парижа. Там у меня цапли, выдры, рыбы… Очень уютно, по-домашнему, по-деревенски. Я ведь родом из деревни и все свое детство провел в лесу. Мне находиться в большом городе достаточно тяжело. Тот центр, который у меня сейчас под Парижем, я построил таким образом, что непонятно, где начинается природа, а где заканчивается человеческое создание. Там огромный сад – 4 га, множество всяких странных мест, где мы специально организуем театральное пространство. То вписываем пруд в амфитеатр, то на одном берегу реки у нас идет спектакль, а публика находится на противоположном берегу.
– Прямо там проходят спектакли?
– Не для проката. Это творческий цех. И всегда минимум 20 человек там живут. Половину из них я даже не знаю. Люди приезжают создавать свои творческие работы. Там все для этого подготовлено: костюмерная, мастерская, где можно делать декорации, – все служит для того, чтобы помогать создавать театральное действо.
– У вас трое детей?
– Да, три сына. Один здесь, Дима. Он технический директор этого шоу. Все смонтирует, а потом уедет опять в Лондон. Другой сын сейчас готовит шоу в Москве, а третий находится в Питере – занимается музыкой.
– Значит, только один пока что не приобщен к папиной деятельности?
– Тоже приобщен, вот только недавно был со мной на гастролях в Украине.
– Вы актер – это понятно. А кто занимается организацией? Тоже вы?
– С одной стороны, мы многое делаем сами, а с другой стороны, поступаем так, как это принято на Западе: весь ангажемент ведет моя жена Лена (тоже клоунесса. – Прим. ред.), она делает все – ТотУ и ТдоУ, но при этом мы всегда находим продюсера, который вкладывает деньги и рискует, всегда находим агентства, которые ищут для нас интересные театры и гастроли. Обычная система.
– Как вас принимали вчера, на первом венском спектакле?
– Замечательно. Хотя было очень сложно. Публика непривычная. Не сразу мы смогли ее завоевать.
– Как это все происходит? Это действие без слов? Просто картинки, и все?
– Ни одного слова. Но спектакль уже получил множество премий, например, ТЛоуренса ОливьеТ – как лучший театральный спектакль Лондона, в Москве завоевал премию ТТриумфТ как театральное событие десятилетия, и т.д.
– Вам присвоили звание Народного артиста России. Как вы на это отреагировали? Вы же не живете сейчас в России.
– В последнее время я практически каждый год там бываю и выступаю. Приятно, конечно, когда тебе говорят, что то, что ты делаешь, другим тоже интересно.
– Российские награды для вас важнее, чем какие-нибудь английские, французские и прочие?
– Нет, почему же? ТЛоуренс ОливьеТ посерьезней будет. Народного России раздают направо и налево, а эту премию еще заслужить нужно.
– У вас в России квартира или ничего не осталось, и вы живете просто в гостинице?
– В гостинице.
– Значит, от России вы оторвались?
– Да нет. Я как бы нахожусь на гастролях. Уехал 10 лет назад на гастроли, так их и продолжаю…
– А с русскоязычными вы общаетесь за границей?
– Всегда. На представление везде русские приходят. В принципе, спектакли идут для всех, и никак нельзя понять, что это представление связано с Россией. Это становится понятно только после прихода журналистов, которые обнаруживают русскую образность – пишут, что в этом спектакле ТночуютТ и Гоголь, и Достоевский.
– Очень жалко, что я не знала о ТСноу-шоуТ заранее. Когда увидела афишу, конечно, сразу поняла, что это вы. А вот люди, которые уехали давно и не знают подробностей вашей театральной деятельности, просто не ассоциируют этот спектакль с любимым ими Асисяем.
– Мы всегда подолгу гастролируем. В Париже, например, работали три месяца, здесь, в Вене, – целый месяц, в конце концов все русские как-то узнают о нас и приходят.
– Насколько я понимаю, у вас вся семья приобщена к спектаклю.
– Даже подружка моего сына: она тоже теперь администратором у нас работает. Это как семейный цирк – родные и друзья.
– Но в ваших спектаклях участвуют не только русскоязычные.
– У меня друзья по всему свету. Сейчас, например, со мной и чех, и итальянец, и израильтянин. Бывает, половина труппы – люди из разных стран. На этот раз я привез с собой человек десять, хотя мне для спектакля надо всего пять. Это мои лучшие друзья, и я знаю, что оттого что нам вместе здорово, от удовольствия нашего общения, которое выплескивается на сцену и переходит в зал, зрителям тоже хорошо.
– Как вы относитесь к жизни на колесах?
– По-всякому. Как и в любом образе жизни, здесь есть и положительное, и отрицательное. Что-то выигрываешь, а что-то проигрываешь. Если сидишь на месте – проигрываешь путешествия, если путешествуешь – проигрываешь дом.
– А как вы все это привозите, весь ваш реквизит?
– На машине с прицепом. У нас машина замечательная. Ей много-много лет, и она как член семьи. Она уже объехала весь земной шар, ну вроде как старинный цирковой караван.
– Вы серьезный человек или веселый?
– И веселый, и серьезный. Очень хотел бы быть только веселым, но не всегда получается, правда, я стараюсь. Я специально настраиваюсь на то, чтобы не распускать нюни.
– Ну вы же уже достигли определенных вершин!
– Проблемы могут быть на любом уровне существования. Все равно они пытаются на тебя нажимать, а ты пытаешься их разбросать. Вчера, например, было столько вещей, из-за которых можно было бы устроить истерику. Ну что делать: что-то смогли изменить, чего-то не смогли. Это получилось, а то можно было бы сделать лучше.
– Хорошо вам: вас семья поддерживает и с вами работает!
– Во всем, как я уже говорил, есть положительные и отрицательные стороны. Когда все как одно целое – за одно болеют, одному радуются, – это здорово. Но и очень сложно, потому что все проблемы спектакля вылезают в семью и круглосуточно там бродят.
– Вы себя считаете деловым человеком?
– Конечно, очень деловым. Иначе я бы не смог осилить такое. В принципе, для каждого дела требуется быть одновременно деловым и неуправляемым – только такое сочетание дает равновесие. Если ты художественная натура, то в себе надо найти столько же и деловых качеств.
– Значит, вам деловитость не в ущерб?
– Приходится все совмещать в себе одном, и получается, что от этого только выигрываешь. Если бы это было не так, то каким бы талантливым я ни был, никто бы этого не увидал. Только из-за того, что я могу помочь себе сам в организационных вопросах, все это и получается.
– Вы считаете себя респектабельным человеком?
– Это слово ко мне невозможно прилепить ни с какого боку. Это понятие так далеко от меня, что я даже не смогу его объяснить.
– Кем же вы себя считаете?
– Я – белый клоун. Есть рыжие, и есть белые. Рыжий – это сумасброд, идущий за своим удовольствием. А белый – это тот, кто точно знает, как должно быть, куда двигаться и каким путем.
– Во всяком случае, в моем представлении респектабельный человек должен ходить в костюме и при галстуке. Вы когда-нибудь надеваете костюм?
– Пару раз было. Один раз мы надевали всем театром по очереди верхнюю часть, чтобы сфотографироваться на документы. А еще в Москве меня попросили прилично одеться, когда президент вручал мне премию ТТриумфТ.
– Я вас спросила об этом, потому что на Форуме соотечественников в Москве вы были в чем-то красном. Почему в красном?
– Понравилось, да и все. Мы вообще всей семьей стараемся носить яркие цветные вещи – как-то веселее становится. И этим все друзья заразились. Я думаю, что цвет влияет на настроение.
– Оно у вас всегда хорошее?
– Что касается настроения, то оно идет больше от головы, чем от нутра. Жить под грудой проблем нельзя, поэтому я всегда расчищаю небо над головой. Это необходимо. Но, надо сказать, что пока у меня не было таких проблем, как у обычных людей. Я всегда веселый, всегда в движении. Когда у меня еще не было театра и я работал в разных местах, жизнь состояла из хохота, фантазий, беготни, путешествий, встреч, вечеринок, и это было для меня нормально и естественно.
– А кто придумал ТСноу-шоуТ?
– Основу сделал я – не знаю уж, на сколько процентов, но вовлечены были все: семья моя и друзья. Мы создавали этот спектакль в городе Пушкино, в 1992 году, в плохое и такое ТхолодноеТ время, когда в Питере было просто голодно. Мы запаслись мешком картошки и поселились на территории Екатерининского дворца. Мы узнали, что там сохранились домики для гостей – это место называется китайской деревней, сняли за 1000 долларов 4 дома на год и поселили туда всех своих друзей. Это было потрясающее время, наверное поэтому и такой спектакль получился. Какая была атмосфера: 300 га красивейшего парка и эти сумасшедшие, с утра до ночи, песни, пляски и фантазии! Мы с Ленкой в течение многих месяцев вставали часов в 8 – 9 утра (как по настроению получалось) и шли гулять по парку. Полдня, минимум 4 – 6 часов, бродили и болтали про этот спектакль. У меня есть замечательный друг, Витя Крамер, – он сейчас один из лучших режиссеров в Питере, и Витю привлекли. Я придумывал и показывал, а он правил. Все, кто собирался вокруг, участвовали в создании спектакля.
– Вы скучаете по тем местам?
– Не столько по местам, сколько по той атмосфере. Я, например, с удовольствием раз в два года приезжаю в маленький городок в Орловской области, где я вырос.
– Ваши родители живы?
– Только мама осталась, я ее перевез в Питер, и там навещаю.
– Вы любите Санкт-Петербург. А еще какие города?
– После Питера я еще столько навлюблялся: в Венецию, в Барселону, в Амстердам… У меня такое количество любимых городов сейчас!
– А Вену полюбили?
– Я еще не успел. Но думаю, что это вполне возможно. Здесь жил архитектор, чьи творения я обожаю. Это Хундертвассер. Даже если говорить про барселонского Гауди, я не уверен, что он лучше. Я за натуру везде и во всем. За то, чтобы человек созданиями своими не ломал природу, а развивал ее и дополнял. Взаимоотношения между природой и человеком выстроены еще не до конца. Люди просто пока не в состоянии осознать смысл таких вещей. Через 50 – 100 лет вся другая архитектура умрет.
– О чем ваш спектакль?
– Очень трудно рассказать. Если бы я мог выразить это словами, я бы написал роман. Я владею позами, образами и т.д. У меня визуальное мышление, то есть я мыслю картинками. Больше половины моей библиотеки – это живопись: сюрреалисты, символисты… И эти картины я ТвытаскиваюТ на сцену и через них как бы работаю. Спектакль по-настоящему и силен тем, что его невозможно объяснить словами. Это что-то такое, как воздух, – попытаешься ухватить, а оно ускользает. Принцип всего, что я делаю в театре, – это попытка вернуть человека к себе изначальному. А человек изначальный по-настоящему виден в детстве. То, что он есть сейчас, возникает в детских фантазиях, играх, в свободе – тогда возникает дух личности с ее мечтами и желаниями. В начале жизни человек точно знает, кто он такой, куда он стремится, чего он хочет. А потом приходят заботы, сложности, и он постепенно теряет все это и расстается с самым главным, что у него было. И я пытаюсь сделать одно – вернуть детские мечты. Просто напоминаю человеку о том, чем он был и что он есть на самом деле. И когда человек вдруг это чувствует и, как бы погружаясь в то время, ощущает себя тем самым малышом, у которого были такие потрясающие мечты, я возвращаю ему то, что он потерял. В этот момент зрители счастливы. Тысячи счастливых людей. В конце спектакля, полчаса-час мы, актеры, сидим, а они играют. И остановить их уже невозможно. Они играют, а я смотрю. Целуют друг друга, разыгрывают…
– Это спектакль для взрослых?
– Только для взрослых. Ребенок не может понять всей глубины, которая там есть: и трагедия, и ирония, и сарказм, – все чувства человеческие. Я создаю такой трагикомический, даже метафизический мир. Сюжет все время обрывается, не за чем следить – просто состояние натянутых ниточек между артистами и залом. На этом все построено. И никто не может понять то, что происходит, и никогда не сможет объяснить.
– А кино вы пытались снимать?
– Оно, это действо, на экран не ложится. Я пять раз пытался, с лучшими режиссерами. Не получается. Это дух какой-то, его невозможно запечатлеть. Театр невозможно перенести на пленку. Это то, чем он силен, и то, что не в состоянии сделать никакое кино.
Правда, одна девушка из Питера сняла мультфильм. Я впервые увидел такую что ли феллиниевскую неуловимость в мультипликации.
– Это обычная рисованная мультипликация?
– Нет, не обычная. Сначала автор снимает кино. Потом пальцами по киноленте рисует гримом. Фантастически! И образы возникают, исчезают, снова появляются…
– Но в основе-то ваш спектакль?
– Да, но он заново переосмыслен. Это как бы сон, не сам спектакль. Мы просто не ожидали, что так получится. Это было большое событие.
– Вы не пробовали писать? Вы так хорошо говорите, так образно!
– Не я сам. У меня есть одна очень хорошая подруга, театровед, она вот уже больше года собирает материалы для книжки: все-все проекты, которые были, все спектакли…
– Нет, я вообще-то не это имею в виду. Записывать ваши мысли.
– Все мои мысли там тоже есть. Это не просто история того, как было, – мы объясняем, для чего все это было и что это такое вообще. Эта книга – путь человека в поисках удовольствия. Мы пытаемся сказать то, что, наверное, считается неправильным, а кого-то даже оскорбит. Мы говорим, что человек должен жить для удовольствия и идеальная формула счастья – наслаждаться своей жизнью, своими действиями, своей работой. И такого состояния надо специально добиваться. Если так не получается, значит, надо пересмотреть свою жизнь – подумать, поискать способы, возможно что-то бросить, от чего-то отказаться… Я – счастливый человек: я могу принести радость другим людям. Когда тысячи зрителей в щенячьем восторге прыгают как дети, они возвращают все, что я им отдал, в стократном размере. Понятно, что можно на какой-то период зажаться, чтобы потом получить результат. Но я решил, что никогда не буду так делать. Только когда получаешь удовольствие в процессе, тогда и в конце оно придет, а иначе не будет ничего.
Интервью взяла Ирина Мучкина
