Скромный, но признающий свои достоинства, талантливый, но совершенно простой в общении, он искренне реагировал на сказанное и смеялся взахлеб. Присутствие его супруги Татьяны совершенно меня не напрягало, в результате незнакомые мне раньше люди за время нашего разговора стали какими-то родными.
– Я знакома с Вашей сестрой. Она – доброжелательный и открытый человек. И я воспринимаю Вас опосредованно через нее. Вы родом из маленького городка, а сейчас живете в Москве. Вы адаптировались к столице?
– Хороший вопрос. Я никогда не испытывал дискомфорта в Москве. Причин много, но у меня не было комплекса провинциала, разве что свойственное всем провинциалам желание пробиться. Сказать, что я был зажатым – нет. Я был достаточно образован, чтобы общаться на хорошем уровне, амбициозен, что, пожалуй, главное в этой истории, и самолюбив.
Со мной произошел смешной случай. Когда я еще подростком первый раз побывал в Москве, никак не мог найти Красную площадь. Я хорошо помнил картинку из букваря, а в жизни ходил вокруг да около. Как оказалось, я был в минуте от цели – один переулок… и Красная площадь. Вот это запомнилось. Я эту историю рассказывал много раз.Вообще-то, у меня сызмальства было стремление попасть в Москву. Мы тогда жили в Славгороде (есть такой город в Алтайском крае, есть и в Белоруссии), мне было лет девять. Я помню, как сидели мы с пацанами около забора, и какое-то неудержимое желание вдруг созрело у меня в голове и там засело – как у трех сестер: «В Москву, в Москву, в Москву…». Уже 55 лет прошло, а я помню этот день.– Ну, если у Вас были амбиции, то где пробиваться, как не в Москве?
– Да, но есть и другое… Слава Богу, что мне хватало разума на определенном этапе адекватно оценивать свои амбиции, не перебирать, и этой трезвости было достаточно, чтобы добиться того, чего я в конце концов хотел. Грех жаловаться.– Ваша сестра написала мне, что я должна обязательно спросить Вас про детскую клятву.– Она вообще помнит детали лучше меня. Та клятва, если мне не изменяет память, касалась наших родителей: что мы никогда их не опозорим, что они будут гордиться нами всю жизнь. Это я помню, но достаточно смутно, а сестра более отчетливо, поскольку старше меня на три года (Читайте воспоминания сестры В. Хотиненко, Татьяны Кузиной, после интервью – прим. ред.). Вообще Татьяна тоже очень амбициозная. Наша мама – из донских казаков, ее девичья фамилия Мрыхина, это казачья фамилия. И мы унаследовали от нее мрыхинский характер.
– Вы, значит, по крови донской казак?
– Я хорошо помню, как в детстве играл крестами деда (он был неполный Георгиевский кавалер, заслужил три солдатских креста), какое-то ощущение было в пальцах, как будто что-то есть на генетическом уровне. Я очень хорошо чувствую казачьи песни, как-то с ними смыкаюсь, и к лошадям у меня отношение особое.
– Вы окончили архитектурный институт, но не работали по этой профессии. Я читала, что в молодости Вы встретили Михалкова…– Я бы сказал, что нас судьба встретила. Это очень простая история. Сейчас меня это поражает: пять лет я прожил в каких-то иллюзиях – считал, что захочу, то и буду строить. Я хотел заниматься современной архитектурой, а тогда ей совсем и не пахло: шел 1976 год – какая современная архитектура! Когда я это понял, ушел в армию, иначе нужно было три года отрабатывать по распределению. Этот шаг дал мне возможность в непростых армейских условиях подумать о жизни и сориентироваться. А дальше тот самый случай… Я прослужил полгода, и мне предоставили отпуск. Никита Михалков приехал с какой-то картиной по линии общества «Знание». И там стихийно образовалась творческая встреча с молодежью. Мой приятель затащил меня на нее, а я пришел прямо в солдатской форме. Что-то рассказал из армейской жизни – а служил я в конвойных войсках, – и мой рассказ зацепил Михалкова. Он дал мне свой телефон, сказал: «Закончишь службу, приезжай». Я приехал и позвонил, мы встретились, и он дал мне очень хороший совет, хотя напрямую он никогда мне не помогал. Уже потом на Высших курсах я окончил его мастерскую.– А как Вы относитесь к тому, что его кто-то ужасно не любит, вот про Вас я такого не слышала.
– Меня могут не любить хотя бы за то, что я хорошо знаком с Михалковым, но я вполне самостоятельный человек.– На днях исполняется два года после референдума в Крыму, я знаю, что Вы подписывали письмо деятелей искусств в поддержку присоединения Крыма к России.– На самом деле, это очень простой вопрос. Я бы и сейчас поддержал, и в любое другое время – слишком многое связывает Россию с Крымом. Крым наш. И всё. По историческому недоразумению в этой перестроечной суете «благодаря» Хрущеву Крым ушел из России. Сейчас все вернулось на место, и закончим эту историю. Тем более, что Украине сейчас не до Крыма.– А у Вас не было каких-то амбиций – пойти в политику, избраться в Государственную Думу?
– Эти амбиции были у меня в юности. Я тогда хотел поступать в Институт международных отношений, но потом Господь меня как-то переориентировал. Я понимал, что поступить в МГИМО очень сложно и даже для начала пошел в юридический. Потом я оттуда ушел – понял, что не та дорога. И поступил в архитектурный, и это было счастье. Благодаря архитектурному институту я научился видеть мир не через розовые очки, а через смыслы искусства. Это полное классическое образование. И счастливейший период моей жизни. Тогда Свердловский архитектурный институт существовал первый год (до этого он был отделением), и там была такая пассионарность во всем. Жизнь кипела!– Читала, что Вы даете актерам свободу на съемочной площадке.Я глубоко убежден, что если мы с актером понимаем, куда идем, понимаем характер героя, то дальше этот характер начинает жить самостоятельной жизнью, и это – самое большое удовлетворение. Это основополагающий принцип, я и учу ему студентов: если точно придуман характер, если он уже поселился в актере, то он обязательно должен жить собственной жизнью, иначе персонаж будет фанерный, неживой.
– У Вас же есть постоянные привязанности, актеры, которых Вы приглашаете сниматься в Ваших картинах?
– Да, я это даже называю своим театром. У меня есть замечательный ассистент по актерам Инна, есть жена моя Татьяна Витальевна. Мы сначала смотрим, что можем сделать с нашими актерами. Если из наших, подчеркиваю, наших актеров, никто не подходит, то они настойчиво рекомендуют кинопробы с другими, и были случаи, когда моя точка зрения менялась. Вы понимаете, в моей труппе – одни из лучших актеров в стране, я бы даже сказал – в мире: Маковецкий, Балуев, Усатова, Миронов – о чем тут говорить, это звезды первой величины! Работать с ними – одно удовольствие, это ожидаемый результат. С ними можно решать задачу любой сложности, нет никаких пределов. Поэтому совершенно естественна моя привязанность к ним.
– Вы говорите, они талантливы, а собственный талант Вы чувствуете?
– Я к себе отношусь трезво. Но я никогда не смущался, не отнекивался – дескать, это не моя заслуга. Считаю, что владею профессией хорошо, на очень высоком уровне, иначе я бы не добился таких результатов, и если бы у меня не было профессиональных достоинств, ко мне не стояли бы в очередь люди, которые хотят со мной работать. Но, повторяю, что к себе отношусь трезво, а степень талантливости определяет только время. Один молодой человек на встрече в Ясной Поляне спросил меня, каково чувствовать себя первым режиссером. Я рассмеялся, потому что я не считаю себя ни первым, ни вторым, ни третьим, ни четвертым, ни пятым… Я считаю себя очень хорошим режиссером безо всякой нумерации, но кураж все равно имеет значение. Вот интересно, насколько Пушкин ощущал себя гением, насколько гением ощущал себя Достоевский, насколько гением ощущал себя Лев Толстой? Ведь они проходили через меланхолию, через сомнения…
– А Вы проходите через меланхолию и сомнения?
– Да, конечно. Я думаю, что это необходимая стадия для творческих людей, порой тяжелая, но необходимая часть биографии. Знаете, по моей теории – это как кладовые разобрать, как переполненный сосуд очистить, в моменты приступа меланхолии и происходит такая чистка. Я не хочу называть это депрессией, я в нее не впадаю, а называю меланхолией.– Я хочу вернуться к Вашему детству, мне кажется, что Вы так и остались большим ребенком.– Очень хороший вопрос. В этом, правда, есть и плюсы, и минусы. Недавно мне в голову пришла мысль, что я остался наивным. Не лох, не олух, не до такой степени, конечно. Тут вопрос другой: «Хотел бы я поменяться?».Мы живем вдвоем в очень скромной квартире, не на окраине Москвы – на Красной Пресне, но в очень скромной – 56 метров. У нас нет дачи и никакой другой собственности, зато мы свободны, можем за два-три дня собраться и куда-нибудь поехать. Я не жалуюсь, жилплощадью доволен, правда, бывает, что подарят книгу, а ее некуда поставить. Вообще, я считаю, что квартира – это женское дело. Она должна быть человеческой, с ненужными деталями, даже чуть-чуть захламленной. Там должна быть эклектика.Я думаю, хотелось ли мне быть более практичным? Если честно сказать, то нет. Пусть я таким и останусь, а если это недостаток, то лучше я буду с таким недостатком…
Детскость… Я точно знаю, что за детскость меня любят мои ученики, я думаю, именно это качество нас объединяет.– Расскажите про Вашу семейную жизнь.– Не хочется сглазить. Мы все носители какой-то энергии: положите руку на человека и он почувствует энергию. Что такое тост? Это когда все вместе объединяют свои энергии и желают человеку здоровья. Это не только красиво, но и наполняет человека какой-то дополнительной силой. Равно как бывает и отрицательная энергия, тут ничего не поделаешь. Но есть способы защиты, молитва, например.– А Вы верите или просто ходите в церковь? Вы воцерковленный?
– Я воцерковленный (жена добавляет, что супруг каждое воскресенье встает в семь утра и идет на службу – прим. ред.). Я встаю не в семь, в семь ранняя служба уже начинается. Я без этого не могу. Я в церковь пришел в 80-м году, когда это было опасно. Это был иррациональный импульс. Меня, что называется, «торкнуло»: я понял, что если не покрещусь, то пропаду. И тут надо понимать, что церковь социализирована, что нужно ходить в храм, храм – место обитания Господа. Но я предпочитаю об этом не очень распространяться. Нужно отделять церковь как институт и как дух. Это сложный путь, связанный с сомнениями. Я не знаю, ближе ли я сейчас к цели, чем тогда, 28-летним неофитом, когда я был, как открытый сосуд, наивный, и мог после причастия выйти и курить с другом. Но если я не схожу в храм, я как будто лишаюсь защиты.Федор Михайлович Достоевский спрашивал собеседника: верит ли он в непорочное зачатие. Тот мялся, а ФМ снова спрашивал, верит тот ли нет… Так вот, я верю. У меня к Богу вопросов нет.
Ну а потом интервью плавно переросло в общий разговор, в который включилась Татьяна Витальевна. Обсуждали похожесть Хотиненко отца и сына, в частности, их «неленинскую» картавость, имена внуков (дедушка боялся, что Фёклу будут в школе дразнить свёклой), семейную жизнь, когда «простой алтайский парень и лондонская штучка», как две прямые могли бы никогда не пересечься; Вену с ее расслабленной жизнью, которая, наверное, подошла бы семье Хотиненко; обман при покупке мебели (фирма разорилась, и внесенная плата пропала), гербарии, которые с удовольствием составляет глава семейства, и еще многое-многое, чем я не буду засорять головы наших читателей.
Отдыхала душой Ирина Мучкина
