Часть I
«Всякому безобразию есть свое приличие» – так назывался творческий вечер знаменитого актера. Его провела Австрийско-Российская Культурная Организация – A.R.C.O. в зале Лоосхаус («Дом без бровей») при поддержке компании «Аэрофлот», отеля «Империал», «Райффайзенбанка» и турагенства «4 гида».Это эксклюзивное интервью Гармаш дал президенту организации A.R.C.O. Ксении Незнановой в прекрасных апартаментах самого красивого отеля в Вене – Fursten Suite, гостеприимно предоставленных генеральным директором Марио Хабихером.
– В одном из интервью Аль Пачино сказал: «Актер есть нечто несуществующее, аноним. Тот самый чистый лист, каким он приходит в роль и каким он из нее уходит». Ты согласен с этим высказыванием? Действительно ли актер, сыграв роль, уходит в тень, в пустоту?
– Это не совсем так. Сыграв роль, с ней нужно попрощаться и, как в компьютере, этот отработанный материал взять и вычистить, что не так просто. Aктер действительно, начиная любую новую роль, должен быть чистым листом. Я с этим абсолютно согласен. Ты – аноним, ты – никто, ты – чистый лист. Его нужно заполнить текстом, в который ты поверишь, или, допустим, нарисовать на этом листе картину, которая тронула бы или вдохновила, или заставила что-то почувствовать.
– Кто из зарубежных актеров и режиссеров тебе наиболее интересен?
– Их огромное количество. На это нужно будет потратить слишком много строк. Этo французы: Катрин Денев, Филипп Нуаре, Ален Делон, Жан-Поль Бельмондо. Актеры более старшего поколения: удивительная, фантастическая актриса Роми Шнайдер, Вивьен Ли… На сегодняшний день, безусловно, Аль Пачино, Джек Николсон, Роберт Де Ниро, Мерил Стрип, Сьюзен Сарандон. Даже не будучи их знакомым, не хотел бы кого-то обижать. Огромное количество режиссеров, начиная c итальянцев, которые создавали кино итальянского неореализма: Микеланджело Антониони, Роберто Росселлини, Бернардо Бертолуччи, Лукино Висконти, Пьер Паоло Пазолини. За океаном это Элиа Казан и так далее, и так далее… Но если надо назвать кого-то одного, то это единый в двух лицах – актер и режиссер Чарльз Чаплин.
– Какие из твоих ролей являются знаковыми?
– Моя фильмография не такая скромная – она очень велика. Лет шесть назад одна женщина, которая писала книгу, подсчитала – там было около 120 с лишним фильмов. Я думаю, сейчас цифра легко перевалит за 150. Но это совершенно ни о чем не говорит. Потому что какой-то фильм остается просто деньгами в твоем кармане, какой-то запомнился замечательным местом съемок, какой-то – прекрасной компанией или процессом; и это независимо от того, что результат мог бы оказаться даже плачевным. Совсем небольшое количество фильмов – тех, что стали частью моей жизни. Пальцев обеих рук хватило бы для того, чтобы перечислить эти картины: мой самый первый фильм-дебют «Отряд», а также «Любовник», «Свои», «Нежный возраст»… Вне зависимости от того, сколько они получили наград или призов (порой вообще оставались не отмеченными), они – часть моей жизни, потому что благодаря им я что-то для себя понял, открыл. Например, в небольшой роли в фильме «Катынь» я снимался всего три дня, но работа с Анджейем Вайдой дорогого стоит – как двадцать фильмов с каким-то другим режиссером, а, может быть, и тридцать.
– Кто из твоих учителей стал для тебя ориентиром в театре и кино?
– В театральном училище очень многое с точки зрения педагогики мне дала моя классная руководительница Альбина Васильевна Наименко, которая на самом-то деле преподавала вокал. Конечно же, Александр Гаврилович Галун, он вел у меня мастерство актера драматического театра (я учился в Днепропетровске на кукольном), и мой преподаватель по куклам. Ну а что касается школы-студии, то вот, ей Богу, – все! Eсли я стану бить поклоны, то буду кланяться до земли всем педагогам по актерскому мастерству и речи, учителям русской и зарубежной литературы, русского и зарубежного театра. Школа-студия МХАТ – это было нечто! Мы застали фантастический период, когда у нас преподавала Ангелина Иосифовна Степанова, которая первой сыграла роль Ирины в «Трех сестрах» в Художественном театре у Станиславского. Эти старики были волшебные! Мы такое от них слышали и видели! Я очень любил мастера своего курса, художественного руководителя Ивана Михайловича Тарханова, а еще был у нас потрясающий Владимир Николаевич Богомолов – вот он повернул во мне несколько каких-то шестеренок. Это был в хорошем смысле хитрый педагог, он подталкивал, заставлял самому додуматься, где у тебя те кнопки, на которые нужно нажимать.
Вдруг Сергей произносит несколько слов на немецком языке.
– Сергей, откуда у тебя такой чистый немецкий язык?
– Это какая-то реплика из роли. Известный немецкий режиссер Адольф Винкельман, который работает в Дортмунде, где у него своя студия, приехал в Москву со сценарием немецкой картины, связанной с Москвой. Действие сначала происходило в Москве, потом в Германии. Главным лицом был русский следователь с Петровки, он знал немецкий язык благодаря первому образованию. Вторая героиня – немка, приехавшая якобы опознать своего мертвого мужа (что оказалось неправдой). Таким образом, закручивалась детективная история, а параллельно – история любви. И дело было настолько тесно связано с коррупцией в верхах, что его закрыли, а следователя от него отстранили. Но характер опера заставляет его перейти границу, прорваться в Германию, где продолжается любовная драма. Когда Винкельман спросил: «Отвечай мне честно, что ты знаешь по-немецки?», я сказал: «Цурюк, хенде хох, шайзе, шаушпилен. Все, больше ничего». Он поинтересовался, смогу ли я выучить текст, если он даст мне переводчицу, которая будет моей тенью. Я ответил утвердительно и достаточно уверенно, зная, что у меня неплохая память. До этого у меня уже был совсем небольшой опыт с английским текстом. А дальше все было так: уже в Германии переводчица диктовала мне текст, я писал транскрипцию на два дня вперед, потом приходил в номер, где у меня была нарезана стопка бумаги, брал самую длинную фразу, переписывал ее несколько раз и клеил: в кухне, ванной, спальне. И так продолжалось практически полтора месяца. Потом я стал писать только в тетрадке. Если бы после съемок картины, которые длились почти три месяца, я остался в Германии на полгода, я бы выучил язык. А так у меня сохранились какие то ошметки в памяти. Но работать было безумно интересно: немецкий производственный процесс сильно отличается от нашего. Там, конечно, много плюсов. У немцев, если сказано – мотор в 09.00, то он и будет в 09.00. У нас же бытует поговорка: в наше кино невозможно опоздать. Но это особенности менталитета… Хотя в последнее время мотор у нас чаще всего тоже случается в то время, когда назначен, потому что сейчас каждая минута съемок слишком дорогая. Немцы были мобильны, сам режиссер – очень талантливый человек, он точно знал, что снимает. У меня в группе был потрясающий друг и оператор – чех, который во время событий в 1968-ом году уехал в Германию. Он знал русский язык, и общаться с ним было сплошным удовольствием. Я там очень хорошо жил, много работал. Но за тот период я понял, что никогда не смог бы переехать в Германию. Никогда.
– Почему?
– Потому что все там казалось мне безумно скучным. Красивая, чистая, воспитанная, образованная страна, но дикая скука. Мы снимали долго в городе Дуйсбурге, и я все время ходил в один и тот же ресторан и каждый вечер видел там два столика, за которыми сидели по четыре человека, играли в карты и пили кофе. Когда я наблюдал за ними, мне казалось, что они ежедневно говорят одно и то же. Более того, карты служили им отвлечением от общения друг с другом. Все было достаточно педантично. Нет, конечно же, я видел в пабах компании поющих немцев, которые орали как резаные, веселились до упаду. Но как-то ужасно скучно. Я был во многих странах. В Америке я тоже не cмог бы жить, там очень много непросвещенности и тупизны. Страна велика тем, что она – единый механизм, где каждый винтик работает исключительно точно. Но при ближайшем внимательном рассмотрении этого винтика ты натыкаешься на дикую ограниченность и тупость. Очень плохое знание истории. Я общался со студентами русского факультета в Колумбийском университете в Сиэтле. Они не слышали, кто такие Фолкнер, Хемингуэй. Из наших они знают Толстого, Горького, Чехова, Достоевского… всё. Они знакомы с какой-то попсой. Однажды я фантазировал на эту тему (a актер должен много фантазировать): вот случись, например, что меня взяли и выпихнули из страны – куда бы я поехал, если бы мне предоставили выбор. Первое, что приходило в голову – Куба, страна невероятного пофигизма, замшелой и затянутой паутиной, ускользающей и разрушающейся красоты, потому что они ни фига не реставрируют, но красоты там много. При этом в воздухе какое-то ощущение свободы, и не только свободы нравов. Но и на Кубе я не смог бы жить, стало бы скучно. Наверное, я бы поехал в Израиль, у меня там нет языкового барьера. Не знаю, может быть, Бог нас так создал, что когда ты живешь на такой огромной территории, как Россия, ты и устроен по-другому, и тело чувствует большие границы. А я – истинный продукт этой территории. Когда люди живут в маленькой стране, например в Бельгии или Нидерландах, они – другие. Это естественно, потому что их меньше и им легче договориться, у них иной уклад жизни. Мы создавались и развивались по-разному, поэтому мы разные.
– Фильм «Любовник». Расскажи, какие чувства ты испытывал к герою?
– Есть аксиома в системе Станиславского: артист – адвокат своего героя. Если я завтра буду играть Чикотилу, я буду на его стороне, иначе зритель мне не поверит. Вот тебе ответ. А этого героя, я его еще как любил! Вообще своего героя любить надо, даже если он дебил или дегенерат. Если я завтра получу роль палача, я буду на его стороне, по-другому нельзя.
– Куда исчез твой герой в конце фильма?
– Уехал куда-то. Это для фильма не так важно. Янковский ушел из этой жизни, потому что ему нечем стало жить: у него ни сына, ни жены, ни друга. Когда они номинально были, он как бы жил и не замечал их, а потом пришлось об этом задуматься. Герой фильма, наверное, просто уехал, чтобы быть отсюда подальше.
– Кем для тебя является фигура режиссера? Ты всегда прислушиваешься к его советам или следуешь собственным видению и ощущению роли?
– Я вообще-то на самом деле стараюсь быть человеком дисциплинированным. Так устроена эта работа: режиссер репетирует, а ты у него в руках. Конечно же, можно с ним взаимодействовать и даже что-то предлагать, но нужно ему подчиняться. Я никогда не буду спорить с режиссером-дураком. Лучше прикинусь, что я все буду делать, как он скажет, а сделаю по-своему, но так, чтобы он сказал, что именно этого он и хотел. Потому что есть момент актерского мастерства. Всегда ли это удается? Нет, не всегда. Не так часто, но со мной случались просто потрясающие вещи, когда мне казалось, что я так здорово все придумал, так все прочувствовал… Приходил режиссер и камня на камне от всего этого не оставлял. В какой-то момент меня это расстраивало, а потом восхищало, бывало, что восхищало сразу. На то он и режиссер.
– Сергей, ты чувствовал когда-нибудь мистику, происходящую с тобой во время съемок?
– Да, во время съемок фильма «Мастер и Маргарита», и мне потребуется отдельное интервью, чтобы я рассказал о множестве вещей, которые произошли в жизни со мной и с другими людьми. Объяснить я этого не могу. Пусть кто угодно считает меня дураком, но такое на самом деле было. Это касается фильма «Мастер и Маргарита»: когда Владимир Бортко начал снимать сериал, он позвал меня, а я сказал: «В эту реку я не войду». Он кричал, что я – идиот и дурак, что это просто кино, а потом с ним происходило то же. Я глубоко уверен, что такое произведение, как «Мастер и Маргарита» даже не нужно пытаться снимать. Есть литература, которая подлежит экранизации, а есть – которая не подлежит. Так вот, «Мастер и Маргарита» – из второй категории. Не надо пытаться. Там происходило такое, что я действительно не могу объяснить. И на съемках картины «Анна Каренина» в доме у Толстого в Ясной Поляне ночью я испытал нечто, о чем, если начнешь рассказывать, скажут «дурак» или «придумывает». Я рассказал об этом только внуку и смотрителю музея В. Толстому, и он ответил: «Правильно делаешь, я тоже никому не рассказываю». Вот так, два раза было.
У меня существует своя теория, что в парламенте у инопланетян сейчас идет полный раскол. Одна половина считает, что надо лететь и этих «козлов» на земном шаре ремонтировать – всех от и до, потому что, когда у них летает МКС и у каждого в руках мобильный телефон, а скоро вместо него будет какая-нибудь пуговица в ухе, они продолжают за один квадратный метр Земли и за цвет кожи убивать друг друга. Вторая половина парламента считает, что с муравьями говорить невозможно. Поэтому у них вот такой разброд. Переходя от этого к мистическому, скажу и наверняка повторюсь: там, за зеркальным стеклом, что-то существует, и некоторым это удается увидеть.
– Тебе удалось?
– Нет, мне не удалось. У меня было несколько моментов, которые я не могу понять. Это за пределами сознания. Так в жизни не бывает. Но при этом я верю в то, что Ванга была настоящая. Я знаю случай, когда ушибленная сумасшедшей силой тока девочка из Екатеринбургa, которую, слава Богу, родители спрятали от средств массовой информации, стала видеть людей как на рентгене. Это чудеса! И то, что чудеса на этой земле есть и что иногда они попадают в руки к каким-то людям, в их души или тела, это, безусловно, так, но не в таком количестве, как нам об этом рассказывают те, кто дает объявления «Приворожу – отворожу».
Подробнее о мистике поговорим в следующем интервью, когда я приеду еще раз.
– Твое актерское или жизненное кредо.
– У меня его нет. У меня есть любимые поговорки, например: «Меньше слов, дешевле телеграмма», она очень понятна людям, которые посылали телеграммы в советские времена. А две другие – они с совсем непечатными словами. Поэтому, если бы ты спросила о лозунге, который висит у меня за спиной, – у меня его нет.
