За долгие годы существования нашего журнала мы неоднократно публиковали материалы о разных австрийских церквях. Мария Фрэмд, автор данной публикации, не просто описала интереснейшие венские церкви, а рассказала о своих впечатлениях и сопутствующих встречах с коренными австрийцами.
Редемптористы
Начинало смеркаться. И почему только я оставила дома план города? Лучше бы я не ленилась и потаскала его с собой! Где найти среди этих, нет слов, интереснейших улочек, с их по-венски колоритно перемешанным стилем, это чертово метро? Но я зря огорчалась. Судьба постоянно подбрасывала мне кого-то, кто, услышав мой акцент и увидев «красную книжечку» программы, очевидно, понимал, что главное дело его жизни – помочь мне найти дорогу.
Вскоре начинался рассказ об одной из самых знаменитых (второй после Святого Стефана) готических церквей Вены. Мне все никак не удавалось туда попасть, так как она вечно была закрыта. Эта церковь, как и многие в Вене, принадлежит католическому монастырю. На этот раз с труднопроизносимым названием Ордена редемптористов. Церковь «Мария на берегу» (Maria am Gestade).
Разумеется, я каждый раз натыкалась на нее днем, случайно, гуляя по городу «без руля и без ветрил» и тут же забывая дорогу. Я – женщина. И этим все сказано.
Чудеса продолжались. Я уже совсем было отчаялась найти эту самую «прибрежную даму» в лабиринте уже темных центральных улочек. Очевидно, из соображений наглядности на схемках программки половина названий улиц отсутствовала. Я остановилась у витрины какого-то магазинчика, в свете которой безуспешно пыталась определить, куда же мне идти.
И вдруг у той же витрины остановилась ухоженная сухонькая старушка – настоящий божий одуванчик, с венской любезностью поинтересовавшаяся, что я ищу. «Ах! Я там живу! Правда, я собиралась в другую сторону, но это близко, я Вас лучше отведу. Вообще-то, эта улица начинается здесь, но лучше пройти там. Вы хорошо говорите по-немецки, но можно мне спросить, откуда Вы приехали? Ах! А до этого? Мне кажется, что я слышу у Вас легкий (явная венская лесть!) русский акцент. Я сама учу русский. Ах, что Вы говорите! Моя учительница русского тоже из Санкт-Петербурга! Конечно, в моем возрасте…» – она кокетливо оборвала речь. Ей было явно около 80-ти, не меньше, «ПАЖАЛУСТА, – добавила она по-русски, – Мы пришли».
Улочка, на которой находится боковой вход в этот храм, крива, узка и горбата. Высоко над ней гордо возвышалась кружевная каменная башня, светящаяся в темноте зеленым светом, как ракета, начавшая свой полет. Я вошла в высокий, высокий-высокий готический собор. Его стрельчатые своды были схвачены арочными замками с изображением четырех апостолов. По случаю праздника он был фантастически подсвечен цветными прожекторами. И среди всего этого великолепия возвышался изумительной красоты деревянный с золотом алтарь. На нем было всё: и Мария, и Распятие, и Святой дух, и Бог-отец. Распятый Христос в окружении золотых лучей света и радости от вознесения к Богу. Эта интерпретация – не моя. Я почти цитирую священника. Сам алтарь производил впечатление сделанного одновременно с собором по одному проекту, настолько точно повторялись в его частях конструкции и узоры стен, окон, колонн. Позже оказалось, что он был спроектирован и сооружен в XIX веке одним из монахов монастыря. По обе стороны от алтаря располагались картины XV века – очень уважаемого мной периода.
Благодаря милой старушенции я пришла к цели даже немного раньше срока. Так что имела возможность походить, посмотреть и выбрать «свое» место, сидеть на котором мне было очень уютно. Интересно, что об этом поиске «подходящего» места в зале церкви впоследствии говорил и священник, рассказывавший в течение следующих 45 минут о церкви как здании и инструменте, помогающем человеку познать себя.
Постройка была потрясающа и волшебна. Сев, я вбирала в себя ее дух, и тут на кафедру вышел довольно молодой улыбающийся священник с закатанными рукавами. Он начал говорить о своей церкви, о любви к ней, в том числе и как к зданию. Но главное, что он говорил о любви к Богу. Нет, его речь не была прямолинейной. В ней не было высоких слов, но эта любовь сквозила в каждом его предложении. Все равно – говорил ли он о высоте колонны или о лучах света, пронизывающих цветные церковные окна.
Я не знаю, каким образом между нашими глазами установилось что-то вроде энергетической дуги. Я чувствовала ее почти физически. Его глаза просто притягивали и явно притягивались сами. Я ощущала, будто еще чуть-чуть и моя душа взлетит под купол этого храма, распевая хоралы! Ей богу, я чуть не поверила в Бога! Я – всегда и всё ставящая под сомнение! Я просто не могла больше противиться этим глазам. Кому они принадлежали? Этому молодому человеку или…
И тут священник оговорился. Назвав всех присутствующих сестрами, он смутился, поправился и старался больше не смотреть в мою сторону.
Дуга пропала. Моя критичность воспрянула. В особенности, когда я подло застукала его за подтасовкой фактов, связанных с архитектурой. Нет-нет, разумеется, я отметила это только про себя.
Старокатолики
Была уже половина одиннадцатого, когда я вышла из «Марии на берегу». Накрапывал дождь. Я хотела найти Церковь святого Сальватора, но в прошлую длинную ночь» мне это не удалось. Погода и время дня в этот раз были такими же, как тогда. На что я рассчитывала? На вдруг обретенное ощущение братства красных книжечек. Одновременно со мной вышла на улицу пожилая пара. «Сан-Сальватор? Пойдемте! Мы тоже туда. Понятно, что Вы не могли найти. Он ведь во дворе старой Ратуши!» Я, честно говоря, даже и не знала, что таковая имеется. Ну, ведь как будто кто-то в поддавки со мной играл! Из 30-ти церквей, находящихся в центре, они шли именно в эту!
Я не рассказывала до сих пор об истории той или другой церкви, но о Сан-Сальваторе расскажу. Уж больно там интересно и необычно.
Начнем с того, что эта церковь строилась не снизу вверх, а сверху вниз. Просто поначалу, то есть в XIII веке, она была еще не церковью, а частной капеллой в доме двух весьма состоятельных братьев Отто I и Хаймо. Так как над алтарем не должно быть жилых помещений, капелла находилась на втором (верхнем) этаже. Поскольку она пользовалась популярностью, сын Отто I-го, Отто II, ее расширил, придал известную самостоятельность и стал сдавать по особым случаям в наем, что, разумеется, улучшило финансовое положение семьи.
Одним из последователей Отто II был каплан Якоб де Поль, постоянно судившийся со всеми подряд, добиваясь выгод для своей церкви. Однажды этот самый де Поль подал в суд на соседского еврея Моршеля за то, что тот жарил по пятницам гуся, запах которого соблазнял священника, должного поститься. Этот судебный процесс стоял у истоков весьма мрачной страницы истории Австрии, но сейчас я не хочу останавливаться на ней подробно.
Главной заслугой де Поля было то, что в 1360 году он получил от правителей города подвал ратуши, проход и проезд через улицу, что дало возможность «поставить» капеллу на землю.
Каплан де Поль умер через 20 лет после этого события и вроде бы похоронен на хорах церкви (доподлинно это неизвестно). Теперь капелла называлась «Церковь Оттенхайм у Ратуши». Это имя произошло из объединения обеих имен братьев-основателей Отто и Хаймо. Количество прихожан постоянно росло, и церковь обзавелась новыми алтарями. Тем временем ее название из «Церкви Оттенхайм у Ратуши» превратилось в «Церковь Святого Оттенхайма». Прихожане молились никогда не существовавшему новому святому, а за образ его принимали обветрившуюся статую святой Марии. Поэтому в 1515 году тогдашний каплан обратился к Ватикану, чтобы прояснить щекотливую ситуацию. Не знаю, хотел ли он узаконить нового святого, но Папа Лео Х, разумеется, назвал поклонение «святому Оттенхайму» ересью и приказал освятить церковь заново. С тех пор она носит имя святого Сальватора. А еще через пять лет капеллу расширили до соседней улицы – улицы Сальватора.
Во времена Реформации церковь, похоже, на какое-то время переметнулась к протестантам. Во всяком случае, сохранились сведения о том, что службу читали по-немецки. Но, в конце концов, победили католики. С 1630 года приезжие протестанты, желающие получить гражданство, должны были сначала отказаться от своей евангелической веры и принять католичество, причем именно в Сан-Сальваторе.
Сегодняшний вид церковь приобрела в конце XVII – начале XVIII веков. К тому же времени относится и великолепный орган, звуками которого мне и довелось насладиться той ночью. По сравнению с пышным убранством Соборов святого Стефана или святого Петра, Сан-Сальватор скромен, но, безусловно, не без элегантности, а великолепный орган и алтари XVIII века явно заслуживают внимания.
Однако неугомонная церковь в неугомонной Вене ни за что не хотела вести себя прилично. Догма о непогрешимости Папы Римского не находила здесь особой симпатии. В 1871 году либеральный Совет Города решил передать церковь организованному им «старокатолическому» комитету. В ответ на это архиепископ Вены пригрозил наложить на капеллу запрет. Но упрямая церковь, поддерживаемая Советом Города, не сдалась. Церковный ректор провел в почти пустой капелле последнее католическое богослужение, погасил вечный огонь и передал пустую дароносицу в магистрат. После чего, торжественно получив ключи от ризницы, каплан Сан-Сальватора отслужил там первую старокатолическую мессу.
Ответ архиепископа не заставил себя ждать. Через три дня после этого события переступать порог Сан-Сальватора запрещалось под страхом отлучения от церкви всем католикам! Однако новая вера была признана государством.
Мятежная церковь «помирилась» с Венским Епископатом только в 1969 году, во время расцвета экуменистического движения. Тогда был снят запрет на посещение католиками Сан-Сальватора.
Коротко о том, кто же такие старокатолики и чем они отличаются от католиков нормальных.
Во-первых, «по возрасту» старокатолики должны бы называться «новокатоликами». Так как образовалось это течение только в 70-е годы XIX века в связи с протестом некоторых региональных церквей против принятых Первым Ватиканским Собором двух догматов: о непогрешимости Папы Римского и о непорочном зачатии. Старокатолики оправдывают свое название тем, что они ориентируются на Библию и христианскую церковь первого тысячелетия. То есть отвергают вышеупомянутые догмы и, кроме того, нисхождение Святого Духа не только от Отца, но и от Сына.
Современные старокатолики независимы от Рима, допускают христианское погребение, в том числе и для некрещеных, дают благословение желающим вступить в однополый брак, разрешают венчание в своей церкви после развода, допускают женщин ко всем духовным должностям, избирают демократическим путем кардинала и приходских священников. Активное участие в экуменистическом движении старокатолики считают своим долгом.
Тэзе
Еще у святого Сальватора я разговорилась с молодой женщиной, предложившей мне пойти с ней в самую старую венскую церковь – Церковь святого Рупрехта. Что в ней будет – она не сказала.
Основательно накрапывало. Мы быстро шли по старинным узким улочкам мимо многочисленных кафешек-пивнушек, оккупированных в основном молодежью. Вдруг моя спутница остановилась у освещенной двери какого-то подвальчика. Рядом стояли столы, окруженные веселой публикой. «Мы пришли», – сказала она и показала в сторону противоположную той, в которую я смотрела.
Слона я, конечно, не приметила. Передо мной была явно очень старая, еще романская церковь, отделенная от подвальчика всего парой метров. Она была переполнена. Мы протиснулись внутрь и тут же потеряли друг друга. Впрочем, это было неважно.
Низкое по сравнению со стройными готическими соборами помещение с обычным балочным перекрытием скупо освещалось чем-то впереди. По идее там должен был быть алтарь. Из-за большого количества народа мне не сразу удалось его увидеть. Только что-то отсвечивающее красным. Строгие белые стены украшали лишь две деревянные, по-видимому, средневековые статуи по обеим сторонам зала – Девы Марии и какого-то святого.
Церковь была забита людьми, в подавляющем большинстве молодыми. Они сидели на скамьях и стульях и просто на полу в проходах. Некоторые стояли. Обстановка была на первый взгляд скорее похожа на студенческий слет, чем на церковную службу. У большинства в руках были листочки с текстом и нотами и почему-то незажженные свечи, и все присутствующие пели. Язык, на котором они исполняли композицию, был мне не знаком. Но звучало все так, будто это давно спевшийся хор, проводивший последнюю репетицию перед премьерой. Вот только дирижер не был виден.
Со стороны алтаря доносились звуки гитары и чей-то чистый голос, перенимавший время от времени сольную партию, позже подхватываемую хором.
Невольно вспомнились строки Блока:
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
Хор был везде. Молчали лишь немногие, наверное, как и я случайно забредшие в это братство и изумленные его единством любопытные. Каждая фраза повторялась несколько раз. До тех пор, пока солистка не запевала новую. Удивительное тепло и покой вдруг окутали меня словно мягкой шалью. Вдруг пропали куда-то все думы и тревоги, казалось, навечно поселившиеся в моей душе. Сколько времени я пробыла там? Пять минут? Час? Я не знаю. Наверное, если бы не проснувшаяся мысль о том, что я обязательно хотела попасть в еще как минимум два замечательных храма и что другого такого случая у меня, скорее всего, уже не будет, я не сдвинулась бы с места до конца этого действа.
Позже я узнала, что это было богослужение Тэзе. Тэзе – это вообще-то деревушка в Бургундии. В ней жил выходец из Швейцарии Роже Шютц, принимавший активное участие в помощи скрывавшимся от гестапо. Осенью 1942 года ему пришлось бежать. В конце Второй мировой войны, вернувшись домой с несколькими единомышленниками, он основал в своем доме мужской христианско-экуменистический монастырь, который объединяет сейчас более ста монахов различных национальностей и ветвей христианства, решивших жить в безбрачии «основными реальностями Евангелия – простотой и добротой сердца».
Монастырь постоянно собирает у себя интернациональную молодежь от 17 до 35 лет, которой разрешается принимать участие в его жизни. Летом число гостей достигает шести тысяч в неделю.
Монахи не принимают пожертвований и живут только за счет труда. Собственного и гостей. Даже свечи не продаются, а раздаются. Цель движения – обращение и возвращение молодежи к своим местным церквям, к их приходу, общине, друзьям и знакомым, чтобы предпринять «паломничество доверия на Земле». Во многих уголках мира звучат экуменические молитвы, положенные на музыку Тэзе, организованные людьми, молодыми и в возрасте, бывшими в контакте с общиной. Сам Роже Шютц удостоен многочисленных премий за мир.
Молитва Тэзе включает в себя элементы практически всех христианских конфессий. Алтарем служит возвышение, украшенное православными иконами и свечами. Каждая фраза молитвы многократно повторяется на разных языках, являясь одновременно как символом всемирного объединения и любви, так и средством к внутреннему сосредоточению. Незажженные свечи в руках молящихся должны были, по-видимому, зажигаться друг от друга позже. Но этого я просто не дождалась. Откуда ни возьмись опять возникла молодая женщина, «виновная» в моем знакомстве с Тэзе. Пожав ей руку в знак благодарности, я заставила себя выйти из теплого круга. Я торопилась в Церковь святого Петра. Там должен был начаться органный концерт.
Мария Фрэмд
