О детстве и юности в Москве

Детство в «Доме под юбкой»           

Чем дольше я живу на свете, с тем большим удовольствием я вспоминаю детство и юность, прошедшие в моем родном городе Москве. Жизнь моя началась в 7-ми этажном доме №17, в самом центре Москвы недалеко от Кремля. Он и сейчас украшает Пушкинскую площадь, Тверскую улицу и Тверской бульвар. Тогда около дома на улице Горького (ныне Тверская) круглый год, даже зимой, лоточники продавали ледяное мороженое. В то время оно было для меня самым большим лакомством.

Каждый дом живет своей жизнью и будет жить, пока его не сломают, и даже после этого – в легендах, былях и небылицах бывших жильцов, их детей и внуков. Мой любимый большой дом, в котором я проживал до 19 лет и откуда с сожалением уехал, когда был уже студентом, к счастью, жив и сейчас, хотя в нем теперь обитают совсем другие, незнакомые мне люди. Каждый год, приезжая в Москву, я обязательно иду к нему в гости. Я вхожу в его арку с Тверской улицы в Большой Гнездниковский переулок. Это – дом, улица и переулок моего детства и юности. Слава Богу, Большой Гнездниковский переулок не был переименован. Его можно найти на московских планах еще XVII века. А свое название он берет от Гнездниковской слободы (Гнездняков), возникшей аж в XVI веке при создании Белого города Москвы по соседству с Кремлем.

В детстве я, конечно, и понятия не имел, в каком древнем и историческом месте живу. Это, да и многое другое, я узнал только 6 сентября 2012-го года, открыв замечательную книгу «Дом Нирнзее» (Большой Гнездниковский переулок, 10), который называли первым московским небоскребом.[1] А получил я ее от поэта Константина Кедрова, одного из авторов этой книги. Окна его квартиры глядят через Гнездниковский переулок прямехонько на мои родные окна. В тот вечер, уходя от него, я впервые обратил внимание на большую фотографию, висящую в вестибюле его подъезда. Это очень старая фотография дома №10, в Большом Гнездниковском переулке с окружающими его зданиями со стороны Страстной – ныне Пушкинской площади. К моему удивлению, дома моего на ней нет! На его месте на Тверской улице между Большим Гнездниковским переулком и Тверским бульваром стоит каменная церковь. 

Из упомянутой книги я узнал, что это храм Дмитрия Солунского, построенный в 1791 году в стиле екатерининского классицизма на месте обветшавшей деревянной церкви. Храм был снесен в 30-ые годы XX века во время генеральной реконструкции Москвы и Тверской улицы, переименованной тогда же в ул. Горького. На его месте незадолго до моего рождения и был возведен дом № 17, называемый в народе «Дом под юбкой». Туда меня и привезли из роддома в июле 1940 г.

Наша семья из пяти человек – родители, два старших брата и я –  жила на последнем этаже в 15-метровой комнате трехкомнатной квартиры. В двух других чуть больших размеров комнатах жило еще семь человек. Окна квартиры одной стороной выходили во двор, а другой – на Пушкинский бульвар и площадь Пушкина. Жили мы почти под подолом юбки «многометровой скульптурной фигуры девушки, раскинувшей руки навстречу… солнцу»1, которая стояла на высокой башне над крышей нашего дома.

Казалось, она раскачивалась на ветру и порой становилось страшновато. Говорили, что прототипом этой изящной женщины была известная балерина Галина Уланова. В конце концов, у скульптуры отвалилась одна рука и ее сняли в 1958 году, видимо, опасаясь, что она свалится на головы пешеходов.

Через год после моего рождения началась война, мы были эвакуированы и вернулись в Москву только в 1943 г. Жили бедно (работал один отец, мама часто болела), еды по карточкам не хватало, и меня отправили в Ярославль к тетушке, старшей сестре мамы. Вернулся я в Москву окончательно только осенью 1947 года. Пошел в школу и сразу окунулся в бурную, по сравнению с провинциальной, жизнь огромного столичного двора. Большая часть ребятни часов с 3-х до позднего вечера крутилась во дворе: играли в «расшибец», стуча медяками об стенку, в лапту, в казаки-разбойники, гонялись друг за другом по всему городу. Ареал нашего передвижения простирался от Манежа до Тишинского рынка и от Страстного бульвара до Никитских ворот. Сейчас представить даже трудно, что мы могли все это пространство в течение дня обежать порой несколько раз.    

Однажды случилось неожиданное. Вдруг все игравшие во дворе мальчишки бросились в сторону нашего дома, забыв об игре. Я повернул голову и увидел старца с длинной седой бородой в голубом балахоне. Он стоял на площадке, ведущей со двора к двери его квартиры, и протягивал нам большую хрустальную вазу, доверху наполненную самыми дорогими тогда конфетами в фантиках. Там были «Мишка», «Мишка на севере», «Красная шапочка», «Цитрон» и др.

Это был Сергей Тимофеевич Коненков – великий скульптор и художник, первый человек искусства, которого я увидел в своей жизни. Его появление потрясло меня. Во-первых, его необыкновенный, божественный, чистый внешний вид на фоне замызганной детворы и послевоенного двора, во-вторых, это искреннее движение к нам, желание доставить нам всем радость, дать то, что многие из нас могли видеть только на витрине кондитерского магазина нашего дома со стороны Тверской и рады были даже маленькому кусочку сахара. Это было потрясающе! Я впервые понял, что есть другой мир – какой-то таинственный и добрый – мир искусства, и с этого дня во мне пробудился к нему интерес.

Мама рассказала, что Коненкова недавно привез из Америки сам Молотов. Сергей Тимофеевич часто приглашал детей из нашего дома к себе в мастерскую и всегда угощал конфетами. В мастерской было на что посмотреть. Особенно мне нравились его небольшие скульптуры из дерева: лесовики, бабушка, Стрибог и др. Летом его мастерская перемещалась на улицу, и со двора можно было видеть, как он работал. Иногда я разговаривал с ним. С возрастом он становился все больше похожим на его лесовиков: худой, изогнутый, с седой бородой.

Где-то в конце 60-х после большого перерыва, проходя мимо мастерской скульптора со стороны бульвара, я заметил его сидящим все в том же синем халате, как в моем детстве, на скамеечке почти у тротуара. Я остановился, поздоровался с ним и присел рядом. Сергей Тимофеевич, кажется, обрадовался мне. Мы разговорились. Он был полон энтузиазма и стал рассказывать мне о звездах, о новых открытиях ученых. О том, что с жизнью человека его клетки омолаживаются, и он чувствует это и радуется жизни. Я полностью разделял его оптимизм и желал ему прожить еще много, много лет. Только сейчас эта идея получила экспериментальное подтверждение на опытах с мышами. Клетки и гены действительно можно восстановить и омолодить. Но до использования этих знаний для людей потребуется еще много лет. К сожалению, великий скульптор вскоре ушел в звездный мир. Сегодня в его квартире – мемориальный музей С.Т. Коненкова. А на месте мастерской красуется шикарный кафе-ресторан «Пушкин», выходящий фасадом на Пушкинский бульвар.

На первом этаже нашего дома, от угла ул. Горького вдоль бульвара до квартиры Коненкова был магазин «Армения». От него шел потрясающий аромат востока, там можно было купить восточные сладости и выпить минеральной воды «Джермук» с сиропом.  Магазин работает до сих пор, но стал меньше и в значительной мере потерял свое восточное очарование.

В нашем большом доме было много знаменитых и интересных людей. В моем  подъезде жил Юрий Владимирович Дуров, замечательный дрессировщик, артист цирка. У него также было помещение с выходом во двор. Он сам кормил свою громадную коричневую гладкошерстную породистую собаку. Клал ей из ведра большие куски мяса. Я удивлялся, как много мяса надо собаке, и завидовал ей, ведь после войны мясо у нас в доме мы видели нечасто. Дуров был очень приятный и общительный человек. Мы с мамой (она занималась в доме общественной работой) иногда заходили к нему. Пока взрослые разговаривали, я рассматривал его замечательную квартиру, в которой говорило (у него было несколько говорящих попугаев), пело, трещало множество птиц.

Однажды внизу я ждал лифта. Подходит лифт, открываются двери и из него важной походкой выходят… королевские пингвины! А за ними – сам Дуров. Оказывается, пингвинов ему подарили полярники, которые только что прилетели из Антарктиды. О полярниках и пингвинах я слышал по радио. А теперь вот пингвины жили в моем подъезде, и на них можно поглазеть совсем близко и даже дотронуться. Грандиозно, немыслимо!

Еще в нашем доме жили знаменитые музыканты. Время от времени из одной из квартир в угловом подъезде доносилась музыка – там жил известный пианист и композитор Александр Гольденвейзер. Сейчас в этой квартире открыт филиал Государственного  центрального музея музыкальной культуры им. Глинки. В наш подъезд к одной известной  певице из Большого театра заходили в гости Сергей Яковлевич Лемешев и Иван Семенович  Козловский. Я иногда сталкивался с ними. Они были похожи друг на друга: большие, статные, зимой в меховых шапках и в дорогих шубах с бобровыми воротниками под Шаляпина. Их все знали и обожали. Они выступали совершенно бесплатно в агитпункте нашего дома. Потом в 70-ые годы там сделали кафе-мороженое «Север».

Мама говорила, что одно время в подъезде рядом с аркой с улицы Горького в Большой Гнездниковский переулок проживала Лидия Андреевна Русланова со своим генералом. Сам я их не видел, зато достоверно знаю, что в доме жили зам. министра иностранных дел Николай Фирюбин с Екатериной Фурцевой. В нашем здании поселился и комендант Московского Кремля. В одном событии, связанным с Кремлем, я принял непосредственное участие. Как-то раз, перегнувшись через перила балкона нашей квартиры под крышей, я с удивлением увидел внизу во дворе рядом с угловым подъездом ватагу ребят, толпившихся перед раскрытой дверью подсобки кондитерского магазина, куда выбрасывали ненужный хлам. Мальчишки по очереди исчезали в ней и явно довольные появлялись оттуда, неся в руках куски чего-то коричневого, что ели с большим удовольствием.

Я пулей бросился туда, не щадя себя, мгновенно съехал по перилам с седьмого этажа вниз и подбежал к открытой двери. И вовремя, так как орава мальчишек быстро росла. Проскользнув в подсобку, я не поверил своим глазам: передо мной среди выброшенных картонных коробок лежали остатки чудесной шоколадной стены. Это была легендарная кремлевская стена высотой примерно 25 сантиметров и длиной метров пять, с башнями с красными звездами, которая в течение многих месяцев украшала зону за прилавком шоколадного отдела кондитерского магазина в нашем доме. В нем продавались шикарные торты с шоколадными зайцами и ведрами с бутылками шампанского – тоже из шоколада.       

Когда шоколадная стена впервые появилась в магазине, толпы мальчишек из нашего и соседних домов ежедневно ходили смотреть на это чудо. Даже в самых смелых мечтах они не могли представить себе, что однажды смогут дотронуться до него и даже попробовать на вкус! Я быстро отломил кусок стены и тут же был вытеснен на улицу вновь прибывающими мальчишками. Должен сказать, что такого вкусного шоколада я не пробовал ни до, ни после. Шоколадная плитка была толщиной сантиметра в три, шоколад – твердый, но масляный с горчинкой. Весь наш двор ел этот Кремль, и ни с кем ничего не случилось. Я думаю, что начальство магазина просто решило сменить декорацию. Правда, после в магазине ничего подобного больше не появлялось.

Пожалуй, такой же ажиотаж испытали не только я и жители моего дома, но и вся Москва, когда в нашей кондитерской, и только в нашей, впервые в Советском Союзе появился в продаже торт «Арахис». Что тут делалось! На него записывались вечером – на руке чернильным карандашом писали номер – стояли ночь, чтобы на следующий день обязательно купить его. Двор был полностью заполнен плотными кольцами очереди из людей, жаждущих получить это лакомое чудо. А теперь – не каждый и смотрит на него.

В центре Москвы в годы моего детства и юности на улицах и в транспорте часто можно было встретить знаменитых актеров и, чувствуя, что это очень близкие, почти родные тебе люди, поздороваться с ними и получить в ответ кивок или несколько доброжелательных фраз ни о чем. Однажды, когда я был студентом, в троллейбус недалеко от Колонного зала Дома Союзов ввалился сильно подшофе знаменитый актер Михаил Жаров. Барственно расположившись на задних сиденьях (народу было мало), он осмотрелся вокруг, увидел меня, жалкого первокурсника, и… сказал: «Дай пятерку!». Я растерялся  только вылупил на него глаза. Таких больших денег у меня сроду не было. Он пренебрежительно махнул на меня рукой и вышел на следующей остановке. В другой раз, войдя в троллейбус, я столкнулся с очень знакомым человеком, у которого на носу красовался большой фурункул. Только потом я сообразил, что это был народный артист СССР Алексей Грибов, и поразился: такой человек и с таким неприличным фурункулом!

Виктор Клыков, Вена