Сентябрь 1939 года: папа должен идти на войну! Предстоит поход в Польшу. Новобранцам были выданы велосипеды. Когда они сели на них и поехали, я заплакала.
* * *
Каждые 9 месяцев папе давали отпуск, и он приезжал в Вену. Мама по этому поводу пошутила, что такие отпуска установлены для пополнения семейства. Ведь Гитлеру были нужны СОЛДАТЫ!
Будучи восьми лет от роду, я наблюдала у нас дома странные вещи: приходила пожилая женщина, а я для нее должна была кипятить воду, но не смела заглядывать в комнату, в которой она что-то делала с мамой. Я думала, что эта женщина со спицами – колдунья! Мама приглашала ее, так как не хотела дарить Гитлеру детей.
* * *
Введено затемнение. С наступлением сумерек никто не должен был включать свет в домах и на улице. Люди старались не покидать в темное время суток свои жилища, но если все же выходили, то должны были прикреплять к одежде специальный фосфорный значок, чтобы не столкнуться с другими прохожими. Был один весельчак, который, шатаясь во мраке по городу, притворялся призраком. Поравнявшись с одиноким прохожим, он раскрывал свой плащ и взору открывался светящийся фосфором скелет. Мы потом узнали, что чудака вычислили и арестовали.
* * *
Во время очередного папиного «отпуска для пополнения семейства» мама вновь забеременела, и отец умолял ее не делать аборта. Он так хотел сына! И он получил его как раз в то время, когда начались почти ежедневные англо-американские бомбардировки Вены.
В эти трудные времена проблем с лишним весом ни у кого не было, не было, разумеется, и болезней, свойственных так называемым современным «обществам благоденствия». Женщины чаще всего умирали в тылу под градом бомб, а мужчины – под пулями на фронте.
* * *
Однажды, в 6 часов утра, мы должны были сбегать в школу, чтобы получить от пожилой учительницы (ее вызвали на работу с пенсии) домашние задания. Выйдя из дома, услышали по укрепленному на столбе радио специфические щелчки. Это означало, что приближаются самолеты противника. Впрочем, бомбардировщики уже были видны вдалеке по характерному следу от моторных выхлопов. Завыли предупреждающие об опасности сирены. Срочно паковалось все – ребенок, игрушки, документы, аптечка, еда и Й – в подвал! Я помогала маме быстрее спустить коляску с маленьким братом с третьего этажа. Младшая сестра также тащила часть вещей. Во влажном подвале были слышны взрывы. Если они раздавались близко, то из кирпичной кладки сыпался песок. Люди зажимали уши и в мыслях прощались с жизнью. Когда кошмар проходил, можно было передохнуть какое-то время. Вместе с тем всякий конец воздушной тревоги приносил новости о жертвах и разрушениях. На Лерхенфельдерштрассе весь день свисал из окна обгоревший труп женщины. Почему его не убирали? Это было так страшно – такого никогда не забудешь! Поскольку рядом с нашим домом находилось химическое производство, а в самом доме торговавшая углем лавка, мы очень боялись сгореть.
* * *
Пришло известие, что папа пропал без вести. Нашему малышу было тогда 15 месяцев, моей сестре – 6 лет, мне – 13 лет. 15 января 1945 года в полшестого утра я сидела на краю постели сама не своя и рассказывала, что мне приснилось: по комнате кругом бегали белые мыши! Мама сразу сказала: «В школу ты сегодня не идешь. Собирай все самое важное!» Только мы закончили со сборами – объявили воздушную тревогу. Спустились в укрытие и стали ждать. На этот раз был наш черед! Жуткий грохот, стены в подвале начали обваливаться, помещение заполнилось плотной кирпичной пылью, которая совсем не давала нам дышать! Через трупы нашей домоуправляющей и ее трех детей мы начали выбираться наружу. Едва мы вырвались из горящего дома, позади рухнула громадная балка! Так быстро мы еще никогда не бегали! На Пратерштрассе в церкви Св. Непомука мы нашли временное убежище. Мама благодарила Бога за наше спасение! Затем мы побрели дальше, через камни и деревянные балки – кругом были развалины, стоял дым от пожаров – через Дунайский канал, в сторону Главного таможенного ведомства. Мы перешли через узкий мостик, и он рухнул за нами! Прибыли к тетеньке Рози – маминой сестре. Только нас ей и не хватало!
Вскоре маме посчастливилось найти для нас новый кров – пустующую квартиру одного инженера, который в то время воевал на Восточном фронте. Нам разрешили использовать кухню и одну комнату. Ежедневно приходила его мать, чтобы проверить, не испортили ли мы чего-нибудь. Воды не было.
За водой я ходила с ведрами в 7-й или 9-й районы Вены. Там были неповрежденные водопроводы, однако приходилось стоять в длинных очередях. Чтобы растопить печь, собирала деревяшки в развалинах разбомбленных домов. Другой моей обязанностью было добывание еды. Брала молочный бидон и отправлялась искать суп. Где-то находила грибной, где-то картофельный. Маме нужен был суп, чтобы она могла кормить маленького Ханси. В некоторых местах еще пекли хлеб. В тот период было важно как можно больше общаться с людьми, чтобы знать, где раздобыть еду. Однако бомбы падали все чащеЙ
* * *
Ситуация разрешилась, когда, НАКОНЕЦ, пришли русские!!! Они внезапно предстали перед нашим бомбоубежищем. Я подошла к ним и сказала: «Здраствуитье, товариш!» Во время своего последнего отпуска папа подарил мне русский словарь и сказал: «Учи русский, девочка! Он тебе пригодится». Как он был прав!
Русские обрадовались приветствию на родном языке. Они подсели к нам и начали показывать фотографии своих детей, жен, мамочек. И мы плакали вместе!!!
В нашем доме ни к одной женщине не приставали. Рядом установили полевую кухню и выдавали борщ и хлеб. Хлеб был чудесный и необычной формы – в виде кирпича. Килограммами мы получали мясо, соленую селедку, сахар! Спустя какое-то время эта часть должна была двигаться дальше. Отправляясь в путь, солдаты предупредили, чтобы мы были осторожны в общении с теми, кто их сменит. Они имели в виду, по-моему, монголов – с раскосыми глазами. Но и эти солдаты не делали нам ничего плохого!
* * *
Война закончилась! Кругом летали листовки. К власти пришло первое послевоенное австрийское правительство с его «альпийским долларом» и скудным снабжением продуктами. На четыре человека мы получали 1 кг хлеба в неделю. Русские послали нам помощь – горох! Правда, он был с пищевыми червячками. Мы опускали горох на ночь в воду и на утро их уже не было. Потом был американский план Маршалла. Нам о нем все уши прожужжали, но чем же он был для нас на самом деле? На присланных американцами консервных банках было написано: «for dogs only» (только для собак). Но если человек голоден, он съест все. Кстати, не всем доставался и этот корм.
В нашем доме жила одна 30-летняя женщина. Она ходила в американскую зону оккупации. За ее «любовь» богатые американские военные платили продуктами, например, порошком для приготовления пудинга, сухим молоком, шоколадом. Соседка делилась с нами. В то тяжелое время все помогали друг другу.
* * *
Неожиданно вернулся с войны папа! Он с трудом нас отыскал. Но заболела мама – миома. Сделали операцию, и она три месяца не вставала с постели. И отец был слаб. Он также перенес операцию в России. Все хозяйство было на мне.
Чтобы добыть средства к существованию, я разбавляла водой старые духи и продавала их как настоящие в Рессельпарке или на Нашмаркте. Или покупала в аптеке за 80 грошей крем «Нивеа» и сбывала его в нескольких шагах уже за 20 шиллингов. Подушку братика мне удалось продать за 500 шиллингов! Чтобы иметь представление о тогдашних ценах – 1 кг хлеба стоил 40 шиллингов, сахара – 60. У приезжавших в город крестьян можно было получить яйца, картошку, сало в обмен на посуду, одежду, а лучше всего – на золотые украшения. Тогда в народе шутили, что у крестьян даже коровы носят золотые сережки.
* * *
С моей младшей сестрой ходили просить милостыню к русскому комиссариату: «Товариш, хаст ду хлеба?» И солдаты наполняли нашу сумку хлебом и консервами. Русских было много в районе Южного вокзала. Они там долго стояли и делились с нами своими селедкой и буханками хлеба. Там же мне удалось продать за 1000 шиллингов аккордеон тетушки Рози, которая пряталась за углом и подсматривала, как я разговариваю с красноармейцами. Мне же они еще дали в придачу хлеба и сахара.
Потом папа нашел работу на стекольной фабрике, где ему платили 400 шиллингов в месяц. Я тоже устроилась на работу на разбомбленный металлообрабатывающий завод, который предстояло сначала восстановить. Рядом со мной трудился один обходительный профессор! Он все время говорил мне: «Не могли бы вы, пожалуйста, подать мне кирпич».
Этот завод был конфискованной германской собственностью и принадлежал Управлению советским имуществом в Восточной Австрии. В канцелярии этого предприятия были русские печатные машинки, и я очень любила возиться с ними во время обеденных перерывов. Это заметила одна женщина из центрального советского офиса, располагавшегося на Шварценбергплатц 10 (тогда эта площадь называлась Сталинплатц), и предложила работать у нее. Так я попала на советский телефонный пункт со 150 абонентами. Мой позывной был «Груша». Работали мы и в ночную смену, но в темное время суток делать было почти нечего, и мы просто болтали с коллегами. Например, с телефонистом в отеле «Империал», позывной которого был «Яблоко». Выглядело это так: «Алло, здесь Груша, а там Яблоко?» Это было так здорово после прежней работы с металлом в насквозь промерзшем помещении! И платили мне теперь больше, чем отцу – 600 шиллингов. Позднее мне еще поручили печатать на машинке и выполнять разные курьерские задания. На мое имя выдали пропуск, которым я горжусь по сей день.
* * *
Тогда же я познакомилась с Иваном – моей первой любовью! Иваном Попковым из Сочи!!! Он с восторгом рассказывал мне о своей родине. Послал своей матери нашу фотографию и написал, что хочет на мне жениться. Мать ответила, что не возражает.
Здание Венской оперы было разрушено, и мы с Иваном ходили на представления в Фольксопер. По дороге я показывала ему наш бедный, пострадавший от войны, но все же прекрасный город. Но Иван во время таких прогулок выглядел несколько напряженным: за каждым окном мог скрываться гитлеровский снайпер. Поэтому ему приходилось следить за обстановкой.
Ничего такого не произошло, а наше счастье разрушил мой папа! Он не захотел, чтобы я уехала в Россию. Много позднее я узнала, почему Иван вдруг перестал со мной встречаться. Папа наедине сказал ему: «Ира больной». Якобы я имела венерическую болезнь. Но это было чистой ложью!!! Иван ушел опустошенный, лицо у него было такое, будто бы он наелся земли. Мне бы сказать ему тогда, что папины слова – неправда! Что же папа наделал!
Адреса Ивана в Сочи у меня не было. Посылала ему туда письма наудачу – а вдруг они дойдут до адресата? Не один раз такие письма возвращались ко мне назад. Ничего, вообще ничего не слышала я от моей первой большой любви!
Если Иван еще жив, ему должно быть 79 лет. Моим самым большим желанием все время было рассказать ему о страшном папином обмане. Никогда у меня не было того, что выдумал отец! Иван, как и я, должен был страдать из-за моей мнимой измены! Мне до сих пор тяжело на сердце оттого, что не было возможности опровергнуть эту горькую неправду.
Ингеборг Валла-Гром
Автору помогли с переводом
В. Кружков, В. Сидоров
* * *
Каждые 9 месяцев папе давали отпуск, и он приезжал в Вену. Мама по этому поводу пошутила, что такие отпуска установлены для пополнения семейства. Ведь Гитлеру были нужны СОЛДАТЫ!
Будучи восьми лет от роду, я наблюдала у нас дома странные вещи: приходила пожилая женщина, а я для нее должна была кипятить воду, но не смела заглядывать в комнату, в которой она что-то делала с мамой. Я думала, что эта женщина со спицами – колдунья! Мама приглашала ее, так как не хотела дарить Гитлеру детей.
* * *
Введено затемнение. С наступлением сумерек никто не должен был включать свет в домах и на улице. Люди старались не покидать в темное время суток свои жилища, но если все же выходили, то должны были прикреплять к одежде специальный фосфорный значок, чтобы не столкнуться с другими прохожими. Был один весельчак, который, шатаясь во мраке по городу, притворялся призраком. Поравнявшись с одиноким прохожим, он раскрывал свой плащ и взору открывался светящийся фосфором скелет. Мы потом узнали, что чудака вычислили и арестовали.
* * *
Во время очередного папиного «отпуска для пополнения семейства» мама вновь забеременела, и отец умолял ее не делать аборта. Он так хотел сына! И он получил его как раз в то время, когда начались почти ежедневные англо-американские бомбардировки Вены.
В эти трудные времена проблем с лишним весом ни у кого не было, не было, разумеется, и болезней, свойственных так называемым современным «обществам благоденствия». Женщины чаще всего умирали в тылу под градом бомб, а мужчины – под пулями на фронте.
* * *
Однажды, в 6 часов утра, мы должны были сбегать в школу, чтобы получить от пожилой учительницы (ее вызвали на работу с пенсии) домашние задания. Выйдя из дома, услышали по укрепленному на столбе радио специфические щелчки. Это означало, что приближаются самолеты противника. Впрочем, бомбардировщики уже были видны вдалеке по характерному следу от моторных выхлопов. Завыли предупреждающие об опасности сирены. Срочно паковалось все – ребенок, игрушки, документы, аптечка, еда и Й – в подвал! Я помогала маме быстрее спустить коляску с маленьким братом с третьего этажа. Младшая сестра также тащила часть вещей. Во влажном подвале были слышны взрывы. Если они раздавались близко, то из кирпичной кладки сыпался песок. Люди зажимали уши и в мыслях прощались с жизнью. Когда кошмар проходил, можно было передохнуть какое-то время. Вместе с тем всякий конец воздушной тревоги приносил новости о жертвах и разрушениях. На Лерхенфельдерштрассе весь день свисал из окна обгоревший труп женщины. Почему его не убирали? Это было так страшно – такого никогда не забудешь! Поскольку рядом с нашим домом находилось химическое производство, а в самом доме торговавшая углем лавка, мы очень боялись сгореть.
* * *
Пришло известие, что папа пропал без вести. Нашему малышу было тогда 15 месяцев, моей сестре – 6 лет, мне – 13 лет. 15 января 1945 года в полшестого утра я сидела на краю постели сама не своя и рассказывала, что мне приснилось: по комнате кругом бегали белые мыши! Мама сразу сказала: «В школу ты сегодня не идешь. Собирай все самое важное!» Только мы закончили со сборами – объявили воздушную тревогу. Спустились в укрытие и стали ждать. На этот раз был наш черед! Жуткий грохот, стены в подвале начали обваливаться, помещение заполнилось плотной кирпичной пылью, которая совсем не давала нам дышать! Через трупы нашей домоуправляющей и ее трех детей мы начали выбираться наружу. Едва мы вырвались из горящего дома, позади рухнула громадная балка! Так быстро мы еще никогда не бегали! На Пратерштрассе в церкви Св. Непомука мы нашли временное убежище. Мама благодарила Бога за наше спасение! Затем мы побрели дальше, через камни и деревянные балки – кругом были развалины, стоял дым от пожаров – через Дунайский канал, в сторону Главного таможенного ведомства. Мы перешли через узкий мостик, и он рухнул за нами! Прибыли к тетеньке Рози – маминой сестре. Только нас ей и не хватало!
Вскоре маме посчастливилось найти для нас новый кров – пустующую квартиру одного инженера, который в то время воевал на Восточном фронте. Нам разрешили использовать кухню и одну комнату. Ежедневно приходила его мать, чтобы проверить, не испортили ли мы чего-нибудь. Воды не было.
За водой я ходила с ведрами в 7-й или 9-й районы Вены. Там были неповрежденные водопроводы, однако приходилось стоять в длинных очередях. Чтобы растопить печь, собирала деревяшки в развалинах разбомбленных домов. Другой моей обязанностью было добывание еды. Брала молочный бидон и отправлялась искать суп. Где-то находила грибной, где-то картофельный. Маме нужен был суп, чтобы она могла кормить маленького Ханси. В некоторых местах еще пекли хлеб. В тот период было важно как можно больше общаться с людьми, чтобы знать, где раздобыть еду. Однако бомбы падали все чащеЙ
* * *
Ситуация разрешилась, когда, НАКОНЕЦ, пришли русские!!! Они внезапно предстали перед нашим бомбоубежищем. Я подошла к ним и сказала: «Здраствуитье, товариш!» Во время своего последнего отпуска папа подарил мне русский словарь и сказал: «Учи русский, девочка! Он тебе пригодится». Как он был прав!
Русские обрадовались приветствию на родном языке. Они подсели к нам и начали показывать фотографии своих детей, жен, мамочек. И мы плакали вместе!!!
В нашем доме ни к одной женщине не приставали. Рядом установили полевую кухню и выдавали борщ и хлеб. Хлеб был чудесный и необычной формы – в виде кирпича. Килограммами мы получали мясо, соленую селедку, сахар! Спустя какое-то время эта часть должна была двигаться дальше. Отправляясь в путь, солдаты предупредили, чтобы мы были осторожны в общении с теми, кто их сменит. Они имели в виду, по-моему, монголов – с раскосыми глазами. Но и эти солдаты не делали нам ничего плохого!
* * *
Война закончилась! Кругом летали листовки. К власти пришло первое послевоенное австрийское правительство с его «альпийским долларом» и скудным снабжением продуктами. На четыре человека мы получали 1 кг хлеба в неделю. Русские послали нам помощь – горох! Правда, он был с пищевыми червячками. Мы опускали горох на ночь в воду и на утро их уже не было. Потом был американский план Маршалла. Нам о нем все уши прожужжали, но чем же он был для нас на самом деле? На присланных американцами консервных банках было написано: «for dogs only» (только для собак). Но если человек голоден, он съест все. Кстати, не всем доставался и этот корм.
В нашем доме жила одна 30-летняя женщина. Она ходила в американскую зону оккупации. За ее «любовь» богатые американские военные платили продуктами, например, порошком для приготовления пудинга, сухим молоком, шоколадом. Соседка делилась с нами. В то тяжелое время все помогали друг другу.
* * *
Неожиданно вернулся с войны папа! Он с трудом нас отыскал. Но заболела мама – миома. Сделали операцию, и она три месяца не вставала с постели. И отец был слаб. Он также перенес операцию в России. Все хозяйство было на мне.
Чтобы добыть средства к существованию, я разбавляла водой старые духи и продавала их как настоящие в Рессельпарке или на Нашмаркте. Или покупала в аптеке за 80 грошей крем «Нивеа» и сбывала его в нескольких шагах уже за 20 шиллингов. Подушку братика мне удалось продать за 500 шиллингов! Чтобы иметь представление о тогдашних ценах – 1 кг хлеба стоил 40 шиллингов, сахара – 60. У приезжавших в город крестьян можно было получить яйца, картошку, сало в обмен на посуду, одежду, а лучше всего – на золотые украшения. Тогда в народе шутили, что у крестьян даже коровы носят золотые сережки.
* * *
С моей младшей сестрой ходили просить милостыню к русскому комиссариату: «Товариш, хаст ду хлеба?» И солдаты наполняли нашу сумку хлебом и консервами. Русских было много в районе Южного вокзала. Они там долго стояли и делились с нами своими селедкой и буханками хлеба. Там же мне удалось продать за 1000 шиллингов аккордеон тетушки Рози, которая пряталась за углом и подсматривала, как я разговариваю с красноармейцами. Мне же они еще дали в придачу хлеба и сахара.
Потом папа нашел работу на стекольной фабрике, где ему платили 400 шиллингов в месяц. Я тоже устроилась на работу на разбомбленный металлообрабатывающий завод, который предстояло сначала восстановить. Рядом со мной трудился один обходительный профессор! Он все время говорил мне: «Не могли бы вы, пожалуйста, подать мне кирпич».
Этот завод был конфискованной германской собственностью и принадлежал Управлению советским имуществом в Восточной Австрии. В канцелярии этого предприятия были русские печатные машинки, и я очень любила возиться с ними во время обеденных перерывов. Это заметила одна женщина из центрального советского офиса, располагавшегося на Шварценбергплатц 10 (тогда эта площадь называлась Сталинплатц), и предложила работать у нее. Так я попала на советский телефонный пункт со 150 абонентами. Мой позывной был «Груша». Работали мы и в ночную смену, но в темное время суток делать было почти нечего, и мы просто болтали с коллегами. Например, с телефонистом в отеле «Империал», позывной которого был «Яблоко». Выглядело это так: «Алло, здесь Груша, а там Яблоко?» Это было так здорово после прежней работы с металлом в насквозь промерзшем помещении! И платили мне теперь больше, чем отцу – 600 шиллингов. Позднее мне еще поручили печатать на машинке и выполнять разные курьерские задания. На мое имя выдали пропуск, которым я горжусь по сей день.
* * *
Тогда же я познакомилась с Иваном – моей первой любовью! Иваном Попковым из Сочи!!! Он с восторгом рассказывал мне о своей родине. Послал своей матери нашу фотографию и написал, что хочет на мне жениться. Мать ответила, что не возражает.
Здание Венской оперы было разрушено, и мы с Иваном ходили на представления в Фольксопер. По дороге я показывала ему наш бедный, пострадавший от войны, но все же прекрасный город. Но Иван во время таких прогулок выглядел несколько напряженным: за каждым окном мог скрываться гитлеровский снайпер. Поэтому ему приходилось следить за обстановкой.
Ничего такого не произошло, а наше счастье разрушил мой папа! Он не захотел, чтобы я уехала в Россию. Много позднее я узнала, почему Иван вдруг перестал со мной встречаться. Папа наедине сказал ему: «Ира больной». Якобы я имела венерическую болезнь. Но это было чистой ложью!!! Иван ушел опустошенный, лицо у него было такое, будто бы он наелся земли. Мне бы сказать ему тогда, что папины слова – неправда! Что же папа наделал!
Адреса Ивана в Сочи у меня не было. Посылала ему туда письма наудачу – а вдруг они дойдут до адресата? Не один раз такие письма возвращались ко мне назад. Ничего, вообще ничего не слышала я от моей первой большой любви!
Если Иван еще жив, ему должно быть 79 лет. Моим самым большим желанием все время было рассказать ему о страшном папином обмане. Никогда у меня не было того, что выдумал отец! Иван, как и я, должен был страдать из-за моей мнимой измены! Мне до сих пор тяжело на сердце оттого, что не было возможности опровергнуть эту горькую неправду.
Ингеборг Валла-Гром
Автору помогли с переводом
В. Кружков, В. Сидоров
