Не тревожь присутствием своим,
Не призывай к жизни,
Не убаюкивай страхи и трепет сердца
В колыбели золотого тепла.
Не бери на себя роль целителя,
Дай печали изжить себя,
Позволь метаниям доскользить до края,
Не останавливай. Не врачуй.
Не отвлекай. Уйди.
Танечка, кудесница, провожатая,
Дух нездешний, радость моя…
Юлия Витославски,
«Алтайская княжна»
?Неприветливое утро. Неприветливая я. Из теплой постели босиком бреду в кухню к желанной чашке кофе. Тонкие пальцы мои исполняют не поддающийся описанию танец с сигареткой. Дикий кашель напоминает о том, что пора бросать курить. Обычная простуда мстит курильщикам жестоким бронхитом. Так мне и надо. Сама виновата. Наскоро накормив завтраком, провожаю детей в школу. Холодный ветер гонит назад, домой, в объятия пухового одеяла. Когда я наконец высплюсь? Заглядываю в спальню и, изо всех сил стараясь не поддаваться соблазну, отправляюсь в ванную комнату. Контрастный душ. Полчаса на красоту. И плохого настроения как не бывало. Как вылечить бронхит?
Наряжаться нет желания. Черные брючки. Черный свитерок. Черный плащ на клетчатой подкладке. Черные ботинки в стиле гранж – как будто из бабушкиного сундука. Выхожу на улицу. Решаю ехать в метро. Всего-то пара станций. На нужной станции запах свежей выпечки напоминает о маминых пирогах. На ходу проглатываю две купленные булочки и подхожу к дому под номером 11. Звоню. Поднимаюсь вверх по лестнице. На пороге – хозяин дома. Лицо бледное. Волосы влажные. Рукопожатие по-мужски крепкое, но без намека на «сила есть, ума не надо». Мне нравится. Рукопожатие. А мужчина производит двоякое впечатление: Дон Кихот и Мефистофель в одном лице. Разве такое возможно? А почему нет? Он живое тому свидетельство. Виктор Шапиль. Художник. Поэт. Мастер короткометражных фильмов. Глава культурного центра общины русских евреев в Вене.
В современном мире бизнес все чаще становится мультимедийным. Владельцы строительных компаний занимаются виноделием, причем весьма успешно. Наследники хрустальной мануфактуры диктуют моду. Торговцы недвижимостью успевают проявить талант в шоу-бизнесе.
Договариваясь с Виктором по телефону о встрече, сказала, что меня интересует его мультимедийный талант в искусстве, то есть абсолютно всё, что он умеет и пробует.
– Всё, что я делаю – гениально, – заявил Шапиль и разразился тридцатиминутной безостановочной тирадой.
Слушая монолог Виктора Шапиля, вспомнила, что сама давным-давно являюсь членом клуба любителей поболтать по телефону. Улыбнувшись, расслабилась и, дав человеку выговориться, назначила день и время интервью.
И вот я у него в гостях. Это не первая наша встреча: мы были представлены друг другу в редакции «Нового Венского журнала».
Следуя закону гостеприимства, Виктор предлагает кофе в красивых чашках. Я заявляю, что из наперстков не пью.
– Капризная. Татарка, – улыбается художник, и я кладу из серебряной сахарницы три ложки сахару в посудину побольше, но тоже красивую.
Виктор покрывает мой кофе молочной пеной и пытается украсить чем-то из баночки для специй. Я кричу, что на корицу у меня аллергия, а он, жестом фокусника, сыплет шоколадную стружку. Красиво и вкусно. Насладиться любимым напитком мешает кашель. Шапиль делает страшные глаза, прислушивается и сообщает, что кашлять я не умею…
– Кашлять надо не так, а до ж… Вот дочка моя знает. Когда до ж…, откашливаешь всю мокроту, а у тебя ж… нету. И кашлять поэтому не умеешь. Но женщина ты красивая. Татарка. Если на твой живот положить скрипку Страдивари – будет музыка. Художнику бабу раздевать не требуется. Бабу по ушам видно. Ушки у тебя породистые.
Хватает меня за ухо и рассматривает. Как рабовладелец на аукционе. Я смеюсь так, что видны гланды. А он разливает невесть откуда взявшийся коньяк по рюмкам – полезно для здоровья, говорит. Ударили хрустальным звоном. С утра пораньше. Чего не сделаешь ради здоровья.
Шапиль почти ничего не говорит о себе, мне же не дает слова вставить. Интервью называется. Забирается на крутящийся стул. Изображает двухметрового знакомого оперного певца. Поет. Хорошо поет. Упадет – костей не соберем.
На меня кто-то смотрит. Причем постоянно. Откуда-то сверху. Не могу отделаться от ощущения, что в квартире мы не одни.
Виктор рассказывает о детях. Он отец Платона и Анны. Дети давно взрослые. Платон живет в Граце. Анна здесь, в Вене.
– А Тани уже двенадцать лет как нету. Померла моя жена. От рака. Красивая была. Фарфоровая куколка. Зачем ушла так рано? Дочке она нужна. Как девочке без матери? Кто научит? Кто подскажет? А, Тань? Зачем так рано…
Виктор говорит. Не со мной. Сейчас не со мной. Поднимает глаза наверх, качает головой, чуть укоризненно. Проследив глазами за его взглядом, замечаю на стене справа от меня, под самым потолком портрет женщины. И понимаю, это она, Татьяна Шапиль – муза, мать, красавица с говорящими глазами. Отсюда мое ощущение, что в доме помимо меня и Виктора кто-то есть…
Дарующий бессмертие. Ей. Тане. Танечке… Она живет в его картинах, гравюрах, стихах, в сердце. Мадонной, Девой морскою, Язычницей, Скрипкой, Кошкой, Тайной.
Я немного завидую незнакомой женщине. Разглядываю другие картины. У каждой – своя история. Рассказчик Виктор потрясающий! И актер, к тому же: каждый рассказ сопровождается театральным действом. Улыбаясь лукаво, ерничая и веселясь, говорит он о вещах, исполненных глубокого смысла. И в этом балагане, цирке вижу серьезного, думающего и мудрого человека, прожившего долгую и нелегкую жизнь.
Родился он в ноябре 1941 года в городке Ефремове Тульской области. Под знаком скорпиона. Так и жил три года, маленьким скорпиончиком: без свидетельства о появлении на свет. Была война. Только в 1944 году матери удалось зарегистрировать дату и место рождения сына. Сестра Люська, годом старше, радовалась братишке и лупила всех, кто пытался обидеть тощенького пацана. Росточка он был небольшого, как, впрочем, и сама задиристая Люська. Голод. Ветром подбитые одежки. Лишь материнской любви да песен было вдоволь.
Рассматриваю семейный портрет. Мать Виктора. Прямой пробор. Высокие скулы. Четко очерченный рот. Широко распахнутые глаза. Волевой подбородок. Сестра. Он сам. Как две вишенки. Отец – на фронте. А где же ему еще быть, настоящему русскому мужику?
Способности к рисованию проявились у маленького Вити очень рано. Рисовал где придется: прутиком на пыльной дороге, угольком на стене.
С 1946 года семья живет в Ленинграде. Вернулся с войны отец. Мама расцвела маковым цветом. Детишки здоровы. Много ли для счастья надо? Нет больше войны, смерти.
Многострадальный Ленинград поднимается из руин. Продовольственные карточки. Летний сад. Дворцовые решетки. Памятник Петру. Нева. Колыбель Российской империи.
В этом городе сформировался Шапиль как художник. Там прошла его юность. Там, белыми ночами, встретил первую любовь. Там познал духовность и величие русской иконы. Там стал он тем, кем является и поныне: мастером экслибриса – творцом, пророком, мистиком.
Виктор. Победитель. Победителей не судят. Не умея лапти плесть, исступленно рвался он в отверстый космос. Самовластно. Высокомудро. Беско-нечно. Сокрушая. Надзвездно. Погибая. На возвратном пути – возвращаясь назад. Он владел искусством экслибриса. Экслибрис владел его сердцем.
Религиозное мировоззрение, наследие Андрея Рублева, музыка Стравинского, поэзия Пушкина, псалмы, дух Петра Великого, перст Андрея Первозванного – покровителя России причудливо переплетаются в творениях непревзойденного мастера. И повсюду – Танины глаза. Чуть печальные, настороженные, прекрасные.
Листая роскошное издание каталога работ Виктора Шапиля, узнаю о том, что только за время проживания в России им было исполнено более 800 экслибрисов во всех известных техниках: графика резьбы по дереву, по металлу, техника травления в офорте.
Экслибрис является лишь малой частью многогранного творчества художника. Ему по душе свободная графика, живопись и акварель. Будучи председателем Ленинградского клуба экслибриса и графики, членом Союза художников СССР, Шапиль в период с 1959 по 1984 годы участвовал в многочисленных выставках в Советском Союзе и за рубежом.
В 1979 году пришло решение покинуть Россию. Получает выездное разрешение в Канаду. Уезжает вместе с семьей. Вынужденная остановка в Вене – и этот город становится приютом, а несколько позднее и вторым домом семейству Шапиля.
Дети маленькие, незнание языка и обычаев Австрии, трудности и неустроенность быта, – всё это ненадолго выбивает из колеи энергичного человека. На помощь приходит русский характер, поразительная работоспособность.
Австрийские коллекционеры обращают внимание на художника. Его работы говорят сами за себя. Гравюры, наполненные библейскими образами и символами, рассказывают австрийцам о талантливом русском.
Шапиль создает композицию портретного экслибриса: Бетховен, Кант, Дюрер, Гёте. В память о вечном.
В 1983 году, в Линце, на праздновании восьмидесятилетия Австрийского экслибрисного общества, знакомится с Даниэлем Вернером, который становится поклонником его таланта. Образ пророка Даниила, исполненный в поздней античности, готике и модерне, привлекал Вернера уже давно. Выполненный Шапилем на меди экслибрис на тему видения Даниила Вернер считает непревзойденным в своей повествовательной насыщенности и графическом мастерстве.
Доктор Вернер заказывает множество работ В. Шапиля для своего экслибрисного собрания.
Затем следуют заказы и от других ценителей и знатоков сего искусства. Жизнь семьи Шапиль потихоньку налаживается. Дети поступают учиться в университет. Отец творит. Мать создает уют и покой в доме. Так проходит несколько лет. Переписка с родителями и сестрой не дает Виктору забыть о родине. Шлет маме посылки, заботливо упаковывая нехитрые дары. Мама получает гору разорванного на части мусора. Такие были времена.
Известие о смерти матери приходит неожиданно.
– Я сохнуть начал, – рассказывает Виктор, – как больное каштановое дерево, а потом отвалился, сучком. А это мама умерла… Мама моя. Легла спать, а утром не проснулась. Вот так.
Затем умирает отец. Времена изменились: на похороны отца сын поехал в Россию. Больше там никогда не был. За все двадцать семь лет, семнадцать из которых он прожил без гражданства, скорпиончиком, как в далеком детстве…
Потеряв родителей, жену, с трудом пришел в себя. Спасала работа да забота о детях. Дети радовали: росли умненькими, способными. Дочка Аннушка, кровинушка, в особенности.
Когда Виктор говорит о дочери, глаза его щурятся, голос становится мягким-мягким, бархатно-медовым. Резкая жестикуляция и ненормативная лексика исчезают. Я наблюдаю. Вот он Аннушку представил, похвалил. Взмах руки, как будто по головке дочку погладил. Тут голос чуть повысил: строптивая, Аннушка-то!
Ну что за прелесть, этот Шапиль! Он не играет, нет. Он живет так, играючи, ерничая, смеясь, целуя руки красивым женщинам, придумывая ласковые прозвища. Я вот – Татарка. Он что, колдун? Ясновидящий? Я сама себя так называю, в моих стихах. Даже мама родная не знает… А он знает. Точно, колдун! Но не злой, а добрый, очень добрый. Вот и кашель мой не слышен. Уходить не хочется. Так бы сидела и сидела за столом, сплошь уставленным серебряной утварью, как в сказках про принцесс.
Виктор много говорит о друзьях, приятелях. Смотрим коротенькие, минут на пятнадцать, фильмы, которые придумывает и снимает он сам. Мелькают знакомые лица. Вена – город маленький. Да и кто здесь не знает посла Российской Федерации Осадчего? Или знаменитых Евгения Нестеренко и Бориса Рубашкина?
Незаметно добрались мы и до стихов Шапиля. Хорошие стихи. Рифмоплетст-вом автор не страдает. Но воображает себя литературным критиком: стихи местных поэтов раскритиковал в пух и прах. С чем-то я согласна, а с чем-то – нет. Сама стихи пишу. И фамилия моя – не Пушкин. В высказываниях на тему современной поэзии Виктор напоминает мне мою подругу Юлию, чьи строки послужили эпиграфом к данному повествованию: та же категоричность со знанием дела и собственной значимости. Я не сужу так строго, ни чужие, ни свои стихи. Стихи – форма самовыражения. Жизнь прекрасна. Люди разные.
Виктор читает стихи. Я, задумавшись, перелистываю, в который раз, страницы его каталога.
На странице девятнадцать начинает звучать музыка Игоря Стравинского из балета «Весна священная». Что это? Наваждение? Призрак? Колдовство? На нотном листе партитуры – Дева. Татьянины глаза. Священный танец Избранной. И тут же, кривляясь и паясничая, бежит Петрушка – персонаж одноименного балета Стравинского. А не Шапиль ли это? Собственной персоной?
Балет Стравинского стал культовым. Художник Виктор Шапиль – культовый художник, черпающий вдохновение у источников доисторического прошлого. В работах Виктора – контраст белого и черного, размытость акварели, глаза жены Татьяны, – всё наполнено живым звуком, обретающим собственную жизнь. Я не искусствовед. Не судите строго. С уверенностью человека, умеющего ценить прекрасное, заявляю: Шапиль – гений.
Я покидала гостеприимный дом в девятом районе Вены неохотно, зная, что буду возвращаться сюда еще не раз. Виктор помог надеть плащ. Склонился в почтительном поцелуе к моей воображаемой шелковой перчатке и, распахнув дверь, пропел арию генерала Гремина из «Евгения Онегина». Я, улыбаясь, спустилась вниз, сопровождаемая раскатами мощного баса…
Старушка лет восьмидесяти, соседка Шапиля, совершавшая восхождение по лестнице в доме без лифта, громко вскрикнула от удивления.
– Все хорошо, не бойтесь! Русские в Вене, – сказала я.
– Знаю, знаю. А вы кто? – полюбопытствовала пожилая фрау.
– Ангелина. Ангел, – оставила в недоумении старушку я.
Ангел. В переводе с греческого – вестник. Придя домой, я отыскала DVD с записью балета «Весна священная» и, вообразив себя первой исполнительницей роли Избранной, Марией Пильц, отдала себя в жертву языческим богам…
На другой день написала этот рассказ. Судить о том, удалось ли мне донести добрую весть о гении Виктора Шапиля – судить вам, дорогие читатели «Нового Венского журнала».
Ангелина Прунч. Май 2007 года
