Имя Дениса Мацуева знают даже те, кто совсем далек от классической музыки. Хотя именно благодаря ему таких людей становится все меньше: он – как проводник между музыку создающими и ее слушающими. При этом в жизни пианиста немало и организаторской деятельности. Стипендиаты фонда «Новые имена», который он возглавляет с 2008 года, успешно гастролируют по миру. В 2016 они участвовали в фестивале Classical Young Stars concert series в Вене и в очередной раз подтвердили, что российская музыкальная школа по-прежнему держит свои позиции.
– Денис, Вы вообще любите давать интервью?
– Если это увлекательно, то да.
– Есть темы, которые Вам бы хотелось обсудить, а журналисты их не касаются?
– Хороший вопрос. Как правило, когда я соглашаюсь на интервью, мне нечего скрывать. Рано или поздно появляются те вопросы, которые я хотел бы услышать. Мне повезло с интервьюерами.
– У Вас ведь было много шансов переехать из России, но Вы остались. Почему?
– В этом году у меня 240 концертов, я всего 23 дня в Москве. Но в России – мой дом, вне которого я не могу находиться дольше месяца. Я никуда не уезжал в 90-е годы, чем горжусь. Человек, который выбрал профессию концертирующего музыканта, обречен на жизнь в самолетах и гостиницах. Но если есть возможность хотя бы на несколько часов вернуться домой, я ее не упускаю.
– Такое количество концертов, сколько часов Вы спите?
– Не буду говорить, мало! Самое счастливое для меня место на земле – сцена, а я практически каждый день нахожусь на ней. Понятно, что бывают разные моменты, но мне никогда не приходило в голову завязать с профессией, это правда. Я играл свой первый концерт в шесть лет и хорошо помню чувство его предвосхищения, когда внутри все бурлит и ты прыгаешь до потолка. С тех пор ничего не изменилось. От сцены невозможно устать, а само выступление только заряжает, поэтому чем меньше концертов, тем хуже я себя чувствую.
– Есть что-то, чего Вы боитесь?
– Боюсь отсутствия сцены. Если по каким-то причинам ее не станет в моей жизни, это, конечно, страшно.
– Вы как-то сказали, что надо «всю жизнь брести в плаще ученика». Вы по-прежнему живете этой философией?
– Если я вдруг пойму, что достиг, чего хотел, надо завязывать с профессией. Юрий Темирканов, выдающийся человек, один из последних могикан дирижерского цеха, которому через 1,5 года будет 80 лет, говорит: «Я до сих пор учусь дирижировать».
Я все время отдаляю момент предвидения потолка, несмотря на то, что всегда и везде выкладываюсь на 100%. После каждого выступления происходит переваривание того, что я сыграл. Мои родители, которые почти всегда находятся на концертах, также высказывают свои пожелания. Я уже не могу без этого.
– К некоторым произведениям Вы шли очень долго. Чему сейчас хотите научиться?
– Я каждый день учусь чему-то новому. Даже если не играю, во мне всегда звучит новая музыка, которую я хотел бы исполнить. В данный момент это 31-ая соната Бетховена, одна из самых гениальных. К ней надо подходить если не в конце жизни, то во второй ее половине, а я, наверное, уже перешагнул свой экватор. Хотя дело в другом. Я всегда был влюблен в эту музыку, но только сейчас понимаю, что могу попробовать ее сыграть. Да, технически я знаю текст сонаты от начала до конца, но учить ее буду до конца жизни, ведь нельзя сказать: «Cегодня звучало эталонное исполнение сонаты». Такого не бывает даже у самых выдающихся пианистов.
– Кстати, о техническом знании текста. Я знаю, что Вы учите ноты в самолете.
– И во сне.
– Это сейчас не шутка?
– Нет, даже Нейгауз, знаменитый педагог, говорил, что если ты долго и постоянно думаешь о конкретной музыке, играешь ее, она звучит внутри тебя, то во сне начинаешь учить какие-то отрывки без прикосновения к инструменту. И когда просыпаешься, они получаются лучше.
– О выступлении в Вене стипендиатов фонда «Новые имена» вспоминают до сих пор, потому что мало кто ожидал подобного уровня мастерства от детей. Советская школа продолжает держать марку. В Австрии, например, довольно слабое начальное образование в сфере музыки.
– Не только здесь, во всем мире. Советская школа была лучшей, а мы сами ее рушим: переходим на новые стандарты, которые нам чужды. Весь мир копирует нас, а мы рубим тот сук, на котором сидим. Для меня это больная тема, о которой я готов говорить бесконечно. Мы боремся за специальные школы, которые продолжают оставаться лучшими, и будем отстаивать их всегда. Для любого ребенка, неважно, будет он музыкантом или нет, наравне с цифрой и словом должна быть нота. Так развиваются полушария, создается видеомузыкальный ряд.
У нас теперь выбор предмета остается на усмотрение директора школы. То есть если ему нравится физкультура, значит, будет больше занятий по ней, но не будет музыки. Надо говорить о таланте людей, принимающих подобные законы. Можно даже привыкнуть к слову «стандарты», которое я ненавижу, и методикам, и по ним придумать так, чтобы было доступно и привлекательно для детей. Уроки должны заинтересовать, а не быть нудными и вести к отвращению к музыке в общеобразовательной школе.
– В моем детстве в каждой армянской семье должно было быть пианино. Насколько я могу судить, сейчас такого уже нет.
– Нет, но, знаете, в последних позитивных изменениях в нашей стране я бы отметил, что за последние 15–20 лет в России родилось новое поколение, которое приучено ходить на концерты классической музыки, это феноменально. В Армении то же самое, я был там. Такого нет ни в Вене, ни в Берлине, ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке. В России – филармонический бум, в любом городе нашей страны, куда бы я ни приехал, половина зала – молодые лица. Причем необязательно музыканты. Это говорит о том, что народ наелся ширпотреба, предлагаемого СМИ. Хороший знак!
– Есть ли в Вашей жизни люди, которые на Вас особенно повлияли?
– Нам не хватит беседы, чтобы рассказать обо всех, потому что таких людей очень много.
Во-первых, это мои бабушки, которые вложили в меня не меньше родителей. Мне их не хватает, от каждой из них я черпал очень многое как в профессиональном плане, так и в житейском. Это, безусловно, и многие другие люди, одухотворявшие меня. Они из абсолютно разных сфер: спортсмены, артисты, художники, простые люди, каждой минутой общения с которыми я очень дорожил.
– Денис, в Вас течет столько кровей: польская, немецкая, украинская. Еще, насколько я знаю, фамилия Мацуев при Вашем дедушке звучала на еврейский лад – Мац.
– Кстати, мой дедушка по маминой линии – Гомельский – тоже еврей, а прадед по папиной – эстонец.
– Наверняка в роду были и другие национальности. Это разнообразие кровей помогает Вам в жизни?
– Я никогда об этом не задумывался. Все настолько относительно – человек той или иной национальности. Когда я слушаю талантливого музыканта, я не смотрю, из какой он страны.
– А как же темперамент?
– Эстонцы и финны могут играть с таким огоньком! Пааво Ярви – гениальный дирижер, один из самых темпераментных, поэтому в данном случае я бы не ориентировался на стереотипы. У таланта нет национальности. Я преклоняюсь перед разными культурами, странами, людьми, но мне неважно, кто сидит в зале: президент, инженер или врач. Я всегда выкладываюсь одинаково. А разные национальности – кто-то говорит, что это идет на пользу, если ты немного почерпнул из каждой.
– Тем не менее вы всегда подчеркиваете, что ваша национальность – сибиряк.
– Да! Это самая главная национальность для меня!
– Недавно после концерта один музыкант сказал: «Это была отличная дуэль между дирижерской палочкой и пальцами пианиста». А как у Вас строится тандем с дирижерами?
– Слово «концерт» подразумевает некое соревнование оркестра с солистом, но я с этим категорически не согласен. Если я выхожу играть на сцену с дирижером, то это командная работа: мы должны двигаться вместе, музицировать вместе и, конечно, импровизировать вместе. Концерт – это та точка, где в идеале должно быть озарение, новое сиюминутное прочтение. Всегда привожу в пример слова Юрия Темирканова: «Если мы повторим на концерте так, как отрепетировали, это будет хорошо, но смертельно для музыки». Потому что запланированность и отточенность не имеют никакого отношения к настоящему рождению музыки, которая, по моему глубочайшему убеждению, создается в тот момент, когда выходишь на сцену. Конечно, должны быть заготовки. Но дирижерская профессия подразумевает предвосхищение. Солист также должен предчувствовать то, что произойдет. Это один из ключевых законов игры в ансамбле. Не спор на счет – здесь нет победителей, особенно в таких произведениях, как концерты Рахманинова, где мы должны «дышать» как единый живой организм.
– Почему в Вашей профессии так мало знаменитых пианисток? Роль женщины – оставаться музой?
– Это немаловажно. Мы знаем примеры, когда девочки в 9–12 лет играют феерически, по наитию, душой – так научить невозможно. Но когда им исполняется 16–18 лет, в них что-то переключается.
– Любовь, семья?
– Любовь в данном случае для многих играет роковую роль, хотя я до конца не уверен, что прав. Но если посчитать, гениальных пианисток было 6–7 за всю историю фортепианного искусства. Любовь, мотивация, другие жизненные цели, мне сложно это определить.
– В числе любимых площадок Вы называете Musikverein, что очень приятно. Как Вам вообще играется в Вене?
– Вена – это культурная столица, где есть два гениальных зала, которые я очень люблю. И Musikverein, и Konzerthaus стоят на одном уровне как по акустическим данным, так и по исторической намоленности. Такого нет ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Берлине. Конечно, Musikverein имеет большую историю и знаковость. В ноябре я играю там сольный концерт с Юлианом Рахлиным, в декабре – Второй концерт Чайковского с оркестром Республики Татарстан под управлением дирижера Александра Сладковского, а в мае – Третий концерт Рахманинова с Юрием Темиркановым. Этот сезон очень насыщенный, и я обожаю тут выступать. В Вене сохранились «имперская роскошь» и аристократизм. С той афишей, которая есть у местной филармонии, не сможет сравниться ни один зал мира. Я себя очень хорошо чувствую в этом городе, у меня тут много друзей, и наш роман с Веной переходит в новую фазу отношений.
– Тогда вопрос от читателей «Нового Венского журнала». Какое Ваше любимое блюдо?
– То, которое приготовили родители. Но пять минут назад был тафельшпиц! Я люблю поесть, преклоняюсь перед японской кухней, был в Японии больше 30 раз. Мне нравится наша сибирская кухня: пельмени и многое другое. Главное, чтобы было приготовлено с душой. Китайская кухня в Китае, к сожалению, невкусная, а вот в других европейских странах и Америке одни из лучших ресторанов – китайские. Я обожаю их.
– Денис, Вы производите впечатление очень миролюбивого человека, а что Вас может разозлить?
– Несправедливость. Когда я вижу, что обижают младших, женщин, пожилых. Сибиряки – это горячая кровь, я могу и вломить.
– Когда Вы в последний раз дрались?
– Недавно, когда играли в футбол, произошла стычка.
– Что Вы сейчас читаете?
– Сценарий фильма, в котором мне предложили сняться.
– Вы попробуете себя в актерской карьере?
– Нет! Но я снимался в одном эпизоде с Сергеем Безруковым, где сыграл самого себя. Я люблю камеру и чувствую себя расслабленно перед ней, но все наши беды от того, что мы лезем не в свое дело. Сейчас в кино происходит хаос, где работают люди, не имеющие отношения ни к актерской профессии, ни к тому, чтобы создать настоящий шедевр.
– А какой Ваш любимый фильм?
– Это то же самое, если бы Вы спросили, какую музыку ты любишь больше всего. Ту, которую я играю сегодня вечером. Если я ее не люблю, то зачем же мне тогда играть.
– По Вам не скажешь, что Вы такой непостоянный.
– Конечно, непостоянный! Я – большой фанат Вуди Аллена. Это человек, который в своем возрасте продолжает развиваться, не останавливается на достигнутом, что, бывало, происходило с выдающимися дирижерами. Мне нравится его чувство юмора, деликатность, межстрочные намеки и уникальный драйв. Кроме того, я готов пересматривать любые фильмы Феллини, наших выдающихся режиссеров: Козинцева, Сокурова, Германа, Данелия, Михалкова, Гайдая, Рязанова – без этого никуда. До сих пор гайдаевские комедии актуальны, потому что они настоящие. Я не видел таких шедевров среди тех, что снимают сейчас.
– Заглянула в Ваш Facebook, там много разных комментариев от поклонниц, не всегда сдержанного характера. Как Вы на это реагируете?
– Моя Facebook-страница доступнa для всех, каждый вправе высказать свое мнение. Я играю не на публику, а для публики. Она – мой главный критик. Безусловно, бывают разные люди, которые пишут разные вещи, к этому надо относиться с иронией, смеяться, плакать… Какие бы ни были комментарии, я люблю своих подписчиков, потому что они искренние, а не потому, что получаю удовольствие от того, что прочитал.
– Но Вы читаете все комментарии в социальных сетях?
– Стараюсь, я сам все выкладываю и часто пишу, потому что мгновенная связь с публикой очень полезна для меня. Мне важно знать, почувствовали ли слушатели то, что я хотел донести. Кто-то напрочь отвергает социальные сети, считая, что должна быть стена между зрителем и музыкантом. А я абсолютно открыт и горжусь этим. Какой я в жизни, такой и на сцене, и в интервью, таким и был 20 лет назад. Никогда специально не надеваю масок. Это закон сибиряка, и меня так воспитали родители.
– При этом свою личную жизнь Вы никогда не обсуждаете.
– Думаю, что о личной жизни начинают говорить тогда, когда нечего сказать о другом. А у меня настолько бурно на всех фронтах, что я просто не выдержу, если буду еще и это обсуждать. Должен быть какой-то островок.
– Как вы совмещаете свой график, расписанный на несколько лет вперед, и характер импровизатора?
– Я не умею говорить слово «нет». Когда меня приглашают, я всегда соглашаюсь, порой, конечно, жалею об этом, но раз сказал «да», приходится держать слово. Никогда ничего не отменяю. Несколько раз у меня была температура 40°C, я переносил концерты, но в итоге обязательно этот концерт давал позже. В реалиях сегодняшнего дня ты обречен на планирование и надо уметь выбирать.
– Поэтому не могу не спросить, Вы приедете в Вену на следующий фестиваль Classical Young Stars Concert Series в качестве почетного гостя?
– С удовольствием, договорились!
Беседовала
Каринэ Арутюнян
Фото: из архива пресс-службы
