Шаляпин в Вене. Сплошной триумф
Это был сплошной триумф, исключительный и небывалый в летописях Вены, которая уже видела на своих сценах немало знаменитостей. Фигура Шаляпина, и без того крупная, выросла до фантастических размеров. Он властно захватил внимание людей, даже далеких от театральных кругов, и с самого приезда стал властителем дум. За границей публика не привыкла очень уж бурно выражать восторги во время выступлений знаменитостей, но для Шаляпина венцы сделали исключение.
Его поклонники – даже те, которые никогда его не слыхали и только мечтали о том, чтобы его услышать, – буквально неистовствовали. Такие сцены можно было наблюдать разве только в России в старое доброе время, где-нибудь в Петербурге, Москве, Киеве или Харькове, во время гастролей какого-нибудь нашумевшего артиста.
Иностранная публика на этот счет очень сдержанна. Это отметил в недавнем интервью и Баттистини. «Безумствовать в театре могут только русские», – сказал он.
Венцы безумствовали в эти последние дни не хуже русских. Перед отелем «Бристоль», в котором остановился Шаляпин, с утра до поздней ночи стояли толпы его поклонников и поклонниц. Полиция окончательно замучилась, водворяя порядок. Трамваи и автомобили с трудом пробивали себе дорогу. Отель подвергался беспрерывному натиску толпы: всем хотелось взглянуть на «короля певцов», как окрестили газеты Шаляпина. Наиболее предприимчивые под всякими предлогами пытались проникнуть в сам отель.
Осведомленные люди уверяют, будто президент полиции Шобер в очень любезной, конечно, форме просил Шаляпина переехать из отеля «Бристоль», который находится в самом центре Вены, куда-нибудь подальше – в его собственных интересах и в интересах порядка в столице. Не знаю, правда ли это, но уже на другой день Шаляпин со своей женой, лакеем и горничной перекочевал в Кобенцль, живописный уголок на окраине Вены.
Беспорядок в центре прекратился, но поклонники и поклонницы бросились в Кобенцль. Опять начался форменный штурм отеля. Когда объединенными силами полиции и отдельного персонала штурм был отбит, многие бросились к телефонам в надежде хоть по проводу поговорить со своим кумиром. К тому же у всех у них были важные неотложные дела: одни хотели получить автограф Шаляпина, другие – узнать, что он думает о Вене как о музыкальном центре, третьи, наконец, просто испытывали неотложную потребность излить ему обуревающие их чувства. Многим хотелось фотографировать, рисовать и лепить его.
Увы! Их ждало горькое разочарование: Шаляпин приказал убрать из комнаты телефон. Осталось одно: прибегнуть к помощи почты и телеграфа. Отдельная прислуга носит Шаляпину четыре раза в день огромные корзины с полученными на его имя письмами и телеграммами. Последние он иногда вскрывает, а что касается писем, даже с сакраментальной пометкой «экспресс», они так и остаются нераспечатанными.
Шаляпин был ангажирован на два спектакля («Борис Годунов» и «Фауст»), но остался еще на один (тот же «Фауст») – венцы не хотели так быстро отпускать гения-самородка. Но и этих трех его выступлений было недостаточно. В газетах печатались коллективные письма его поклонников и поклонниц, которые были лишены возможности послушать его, с настойчивыми просьбами дать хотя бы еще один спектакль по более доступным ценам: даже стоячие места в галерке продавались через вторые и третьи руки от 50 до 100 шиллингов, т. е. от 7 до 14 долларов.
Перед зданием Оперы уже за 24 часа до начала спектакля началось дежурство. Из сострадания к дежурящим администрация, совсем не по-русски, уже в 6 часов утра впускала их, нарушая собственный регламент, в вестибюль. Она пошла еще дальше: по соглашению со всеми стоящими в хвосте она время от времени выдавала отдельным группам номерки с тем, чтобы их обладатели могли отлучиться на 2–3 часа по своим делам и потом снова занять свое первоначальное место.
Это нововведение в театральной, вернее, в предтеатральной практике всячески заслуживает подражания. Но если в хвостах перед кассой Оперы царил относительный порядок и все шло по-европейски, то уже после спектакля, при разъезде нравы были совсем русские.
После первого выступления Шаляпина в «Борисе Годунове» многочисленная толпа его поклонников и поклонниц, большей частью из молодежи, запрудила все подступы к зданию Оперы. У двери, где обычно выходят артисты, была такая давка, что то и дело требовалось энергичное вмешательство полиции. Ждали выхода Шаляпина. После 10 часов, когда закончился спектакль, напряжение дошло до апогея. Каждый раз, как открывалась заветная дверь, по толпе словно нервный ток пробегал.
– Идет! Идет! Это он!
Но Шаляпин все не показывался. Половина, три четверти одиннадцатого, одиннадцать, а его все нет.
– Наверное, из другой двери вышел! – слышались догадки.
Скоро в Опере был потушен свет. Вместе с ним погасла в сердцах и надежда увидеть Шаляпина. Многие стали расходиться. Вдруг послышались крики:
– Вот он! Выходит!
Шаляпин действительно появился в дверях в сопровождении жены, директора Оперы, своего импрессарио Гогенберга и целой свиты музыкальных критиков, репортеров, артистов. В одну минуту вокруг него образовалась такая давка, что ему стоило немалого труда пробиться к ожидавшему его автомобилю. Долго не смолкавшие крики огласили ночной воздух. Над толпой замелькали платки, шляпы, палки, зонтики. Когда Шаляпин наконец уселся в автомобиль (в котором его ждал огромный венок, поднесенный известным американским импрессарио Морисом Гестом), к нему протянулись сотни рук с открытками, записными книжками, альбомами:
– Пожалуйста, автограф!
Так как шофер не решался пустить мотор из боязни несчаcтных случаев и автомобиль все равно стоял на месте, Шаляпин с легкой усмешкой стал писать свои автографы. А толпа все напирала и напирала. Бывший тут же Макс Рейнгард (который, к слову сказать, тотчас же после спектакля демонстративно расцеловал Шаляпина) обратился к толпе с несколькими словами увещевания:
– Наш дорогой гость устал! Не задерживайте его!
Тогда тысячи рук ухватились сзади за автомобиль и стали толкать его вперед. В доброе старое время выпрягли бы лошадей и сами впряглись в карету, но мотора не выпряжешь. Через несколько минут он сердито зашипел, запыхтел – и вынес Шаляпина из тесного коридора осаждавшего его театрального воинства.
Многие унесли ценный трофей: собственноручную подпись артиста! Те же, кому не повезло, возобновят военные действия – либо здесь же, либо перед отелем Шаляпина. Что называется, борьба до победного конца!..
Как уже известно читателям «Сегодня», венские выступления Шаляпина не обошлись без инцидентов. На субботнем представлении в Государственной опере Шаляпин, певший арию Мефистофеля в «Фаусте», во время исполнения дуэта вместе с певцом Марионом внезапно подошел к рампе и стал энергичными жестами указывать оркестру желательный ему темп. Часть публики была возмущена поведением гастролера и подчеркнула свое недовольство демонстративными овациями – отмечается венской печатью.
Шаляпин завоевал Вену. Это, быть может, одна из его величайших побед. Вена – крупнейший после Парижа музыкальный центр. Здесь понимают толк в музыке – понимают не только присяжные театралы, но и рядовые обыватели. И не только в музыке, но и в игре вообще. В Шаляпине здесь гораздо больше оценили именно игру, а не голос.
Приезд его сюда был большим праздником – и для широкой публики, и для тесных театральных кругов. Значительно поднял он и сильно упавший было престиж здешней Оперы. Да и не один лишь престиж – его гастроли поправили ее дела: он получал 3 000 долларов за выход, а сбор составлял минимум 18 000 долларов за вечер. Заработал, конечно, и импрессарио Гогенберг, с которым Шаляпин разъезжает теперь по Европе, – и заработал, по слухам, так хорошо, что совсем не прочь привезти его еще раз в Вену. Это будет не так-то легко: очень уж большой спрос на Шаляпина.
Н. Тасин,
газета «Сегодня», № 118, Рига, 28 мая 1927 г.
Текст статьи дан в оригинале.
