Любимая «Ауди» моего мужа, на которой он выиграл свои главные призы, участвуя во всевозможных ралли, была ему дорога, как ребенок (у каждого свои слабости). Но была она уже безнадежно стара, и для того, чтобы пройти техосмотр, ей требовался основательный ремонт, а времени на это не было. Мой муж, как большинство австрийцев, старается все делать сам, и это не только из экономических соображений, но и из желания похвалиться своим умением (символ мужской потенции?). Живем мы в тихом, малонаселенном районе, мест для парковки навалом — казалось бы, машина никому не мешает, но по закону ей без наклейки техосмотра на улице стоять не полагается. Закон есть закон, но полиция часто закрывает глаза на подобные нарушения, пока какой-нибудь доброхот ей их не откроет. Короче, штраф не заставил себя ждать, и штраф немалый. В тот же день раздается телефонный звонок.
— Ну что, вы получили наконец штраф на свою колымагу? — интересуется незнакомый голос.
— Не понимаю. Кто говорит? — от неожиданности сбивчиво отвечаю по-немецки.
— Господин Х-ш (именно так, «господин»), ваш сосед из первого подъезда. Обещаю, получите еще один. Я уже написал второе заявление. Немедленно уберите ваш металлолом с улицы!
— Почему она вам мешает, ведь на улице достаточно места? — недоумеваю, стараясь сохранять миролюбие.
— У нее нет наклейки техосмотра.
— А вам что до этого? На улице стоят десятки других машин…
— Другие двигаются, а ваша — нет!
У меня кончается запас слов, а голос в трубке продолжает, не скрывая злобы:
— Короче, я не шучу!
— И вам не стыдно признаться, что это вы пишете кляузы? — сбиваюсь на беспомощность «педагогических» аргументов.
— А вы думали?
— Так вы завтра и на меня напишете, чтобы и меня убрали…
— Не сомневайтесь!
У «господина Х-ша» был готов ответ на любой вопрос. Позже выяснилось, что он портил кровь всему дому. Если предположить, что по отношению ко мне им двигала неприязнь к иностранцам, то что двигало им по отношению к его кровным соотечественникам? В окнах Х-ша по ночам горел свет. Как-то возвращаясь поздно из гостей, я вспомнила старый российский анекдот и сказала мужу, что наш сосед, вероятно, пишет оперу, на что муж ответил: «Опер его ни о чем не просит, но он все равно пишет».
Нет ничего более шумного, чем эти прелестные, тихие, зеленые венские окраины! Ненавижу стриженные под гребенку газоны! Они скучны, в них нет жизни. Используются для них, оказывается, специально выведенные, ослабленные сорта травы, что и создает этот однообразный эффект. Стричь их полагается раз в неделю. Если этого не сделать, через несколько дней лужайка мгновенно зацветает бесчисленными маргаритками, мелкими солнышками одуванчиков и еще какими-то крохотными синими и лиловыми цветочками, и у гаражей распускается примула. Но вот этого допустить никак нельзя! Все лето просыпаюсь с головной болью — в семь утра меня будит грохот бензиновых сенокосилок. В понедельник стригут газоны наши дворники, во вторник — дворники из соседнего жилого комплекса, в конце недели наступает очередь окрестных частных домишек. Один из их хозяев жаловался: ему пришлось на несколько недель уехать, жена была нездорова, и участок зарос травой.
— Я видела, — восхитилась я, — это было так красиво! Я даже сфотографировала ваши маки!
— Да, да, красиво. Соседи написали жалобу в магистрат.
— Как, разве участок не ваш собственный?
— Они считают, что моя трава засоряет их участки. Запах от моего гриля им тоже мешает, они и на это писали жалобу.
— Может, у них просто аппетит разыгрался на ваши шашлыки? — предположила я рациональное объяснение.
— Мне-то от этого не легче, — горестно вздохнул пожилой мужчина.
Немецкие слова «Hauswart» или «Hausbesorger» (дословно — хранитель дома или тот, кто за этим домом ухаживает) я перевожу на русский язык словом «дворник». Но не в том выродившемся, советском смысле, означающем человека, который метет (или не метет) двор, а в смысле дворника, скажем, дореволюционного. Да и в довоенные годы роль дворника не была еще сведена к роли обыкновенного подметальщика: он следил за состоянием дома, красил скамейки, сажал цветы, делал мелкий ремонт; дворничихе можно было доверить ключ от квартиры и попросить в твое отсутствие поливать цветы или кормить рыбок. В Австрии все это делают «хаусварты».
В нашем жилом комплексе первые этажи — нежилые помещения. В немецкоязычных странах вообще с этажами сплошная путаница. Например, когда я иду к моему глазному врачу, мне приходится пешком подниматься (ключи от лифта только у жильцов дома) на шестой этаж, где меня встречает оптимистическая табличка: «1. Stock», — пожалте, первый этаж. Для того, чтобы на него попасть, мне пришлось миновать «келлер» (подвал, который почему-то оказался над землей), «эрдгешос» (земляной этаж), партер, высокий партер и бельэтаж. Короче, в наших первых этажах, именуемых «келлером», расположены разные подсобные помещения, от кладовок до прачечных, там же расположена квартира «хаусвартов». Кто же, как не дворники, должен наводить порядок, менять лампочки, мыть окна, обметать паутину, убирать зимой снег, а летом стричь (ненавистные мне) газоны?
— Пожалуйста, пожалуйста, фрау Ротен, не старайтесь так сильно, — уговаривала я нашу дворничиху, — дайте травке подрасти, пусть зацветут цветочки, это ведь так красиво!
— Да я бы с удовольствием, — оправдывалась та, — но жильцы замучили жалобами. Им кажется, мы не нарабатываем на свою зарплату.
Сижу за работой, со двора доносятся детские голоса. Время от времени в их нестройный щебет врывается богатырский глас, выкрикивающий одно и то же слово, вернее, имя: — Александер!
От этого громового гласа можно сойти с ума! Выглядываю в окно. Гренадерского вида дама вяжет на лавочке, одним глазом бдительно следя за двухлетним Александром. Тому скучно ходить по дорожкам, он норовит свернуть на мягкий травяной коврик. Мать, не отрываясь от вязанья, окриком пресекает каждую попытку малыша. Вторым бдительным оком косит на окна, где за каждой занавеской чудится ей такое же недреманное око соседки. Она горда собой: все видят, как хорошо она воспитывает своего ребенка.
— Почему детям нельзя на траву?
— Да пусть себе гуляют на здоровье, — добродушно отвечает фрау Ротен. — На то и дети, на то и травка. Мы не против, мы и газон подправим, и травки подсеем — жильцам не нравится…
Вздыхает горестно.
На стоянке, принадлежащей дому, кто-то из соседей оставляет свой «караван», небольшой жилой автобус. Съемщица соседнего места возмущается: — Ваша машина слишком велика!
— Но я занимаю только свое место. Моя машина и правда пошире вашей, но она стоит на территории моей стоянки, и еще место остается.
— Да, но когда вы открываете дверь вашей машины, вы используете вон сколько места от моей стоянки. А когда я открываю свою, мне от вашей достается вот столечко!
В домоуправление летит жалоба: когда смотришь из окон верхних этажей, этот автобус нарушает равномерность пейзажа; кругом стоят обычные легковушки, а этот — «как бельмо на глазу»!
Какими, оказывается, жесткими методами достигаются эти восхитительные чистота и порядок!
Дети тоже нарушают гармонию зеленого однообразия стриженых газонов. В детстве у меня была подруга, она часто бывала у нас, но я к ней никогда не ходила. Ее мама была так чистоплотна, что страшно было переступить порог их квартиры. Входящих она встречала такими взглядами, что сразу же хотелось уйти. На белоснежной крахмальной скатерти красовалась сияющая хрустальная ваза, наполненная дорогими конфетами — «Мишкой на севере», «Трюфелями», но трогать их было нельзя: «Мама не разрешает, они здесь для атмосферы». «Храни меня Бог от такой «атмосферы»», — думала я.
Недавно, переступив порог одной австрийской квартиры, я была остановлена нервным голосом хозяина: «Стойте, стойте на месте!» Испуганно глянув под ноги (не наступить бы на что хрупкое!), обнаружила, что стою на большом листе упаковочной бумаги. «Только не сходите с него, на нем и снимайте обувь!» И виновато на мой недоуменный взгляд: «Вы понимаете, на улице собаки…».
Во дворе росло экзотическое дерево, какой-то редкий сорт магнолии, цветущий весной огромными лиловыми цветами. Огромные темно-зеленые листья появлялись после того, как она отцветала, и были они мягкими, сочными, как лопухи. Ветви сначала шли вверх, но скоро срывались вниз как бы мощным водопадом, образуя естественный шатер, ставший любимым местом для игр у наших ребятишек. Они устраивали там пикники, читали книжки, играли в кемпинг или в индейцев.
— Соседке со второго этажа они мешают, — волновалась фрау Лишка, постоянная детская защитница. — Она без конца пишет на них жалобы.
Старая дама собирала в доме подписи под своим предложением запретить детям играть во дворе, и особенно под ее окном. Все возмущались ее письмами, но в домоуправлении сидят тоже люди, и им в конце концов надоело разбираться с этими бесконечными жалобами, отнимавшими столько времени, что и повлекло за собой принятие поистине «соломонова» решения. Однажды приехал грузовик с рабочими, те, стараясь не повредить корней, целый день трудились над нашим прекрасным деревом (за которое, кстати, как и за все, что нас окружает, в свое время было уплачено жильцами дома), осторожно погрузили его и увезли (чтобы порадовать нового владельца). Несколько дней во дворе вообще не было слышно детских голосов. Фрау Лишка сидела на скамейке, глядя на пустое место, оставшееся после нашей магнолии, из глаз ее капали настоящие слезы. Спилена была и плакучая ива, потому только, что разрослась слишком сильно и тем отличалась от остальной худосочной растительности двора.
— Как только можно так ненавидеть детей!
Собственные дети фрау Лишка давно взрослые, да и внуки повырастали, теперь свою любовь она переносит на чужую детвору. Ее одну не раздражают детские голоса под окнами. Голосов этих, правда, становится все меньше, население нашего жилого комплекса заметно стареет.
Очаровательная рыжеволосая девчушка играет на свирели. Нежные звуки заполняют послеполуденную тишину, кажется, даже птицы перестали петь и заслушались. Вдруг эту идиллию взрезает визгливый женский голос:
— Мелани! Прекрати сейчас же! Ты мешаешь мне работать!
Девочка в слезах направляется домой.
— Мелани, почему ты перестала играть? — фрау Лишка, кажется, сама заплачет.
— Соседке мешает…
— Она не права! Сейчас четыре часа, ты имеешь полное право музицировать! — так и говорит: музицировать. — Соседка не имеет права делать тебе замечание.
Право правом, а вдохновение?
В один далеко не прекрасный день у нас вдруг не стало дворников. Ему пришло время идти на пенсию, она просила, чтобы ей дали возможность доработать еще год до ее собственной пенсии, но… не позволили. Хотя все знали, что почти всю работу по дому эта худенькая, похожая на подростка женщина делала одна: муж много болел.
— Мне стыдно быть безработной, — жаловалась фрау Ротен, — я всю жизнь работала…
— А кто же теперь будет следить за домом?
— Никто. Время от времени будут присылать бригаду уборщиков.
— А ключи от прачечной? А если срочно что-то отремонтировать? Или лампочку поменять? Или хулиганы в дом заберутся?
— Не знаю, не знаю.
Случилось это ближе к осени. Трава быстро подросла, цветочки зацвели на лужайке, но оттого, что газон никто не поливал, а дождей не было, на зеленом ковре появились рыжие плешины, ветер выдувал из них пыль. Вскоре поредевший зеленый покров и вовсе пропал под опавшей бурой листвой. Суховей носил ее по двору, она засоряла подъезды и гаражи, там с удивительной быстротой расплодились огромные полупрозрачные тонконогие пауки. Они трудолюбиво плели свои восхитительные сети, в которых застревало несметное количество насекомых. Сожрать их у разжиревших пауков не было никакой возможности, и те сутками барахтались в липких силках.
Какие-то люди с метлами действительно время от времени появлялись во дворе, но после их ухода мало что менялось. Осенняя листва на газонах долежала до весны. Окна стали черны от пыли, по углам налипла грязь, сильно напоминая что-то далекое, но знакомое до боли.
— Почему у нас нет новых «хаусвартов»?
— Да потому, что на этих жильцов не угодишь! Они постоянно писали жалобы. Домоуправлению надоело с ними разбираться. А на приходящую бригаду не нажалуешься — те пришли и ушли, с них спрос невелик.
Так с исчезновением дворников менялась в свое время Москва. Я помню ее утопавшей в цветах. Потом клумбы поросли сорняками, скамейки во дворах покосились и совсем разрушились, на место дворников пришли простые подметальщики, да и те не слишком старались. Разруха завладевала городом. «Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует! Что вы подразумеваете под этим словом?» — яростно возмущался Филипп Филиппович из повести Булгакова «Собачье сердце». И он был прав: разруха сидит не в клозетах, а в головах!
Через несколько месяцев в домоуправлении одумались. И в один поистине прекрасный день в квартире «хаусвартов» появились занавесочки, вскоре и остальные окна нижних этажей снова засияли хрустальным блеском, двор был чисто выметен, в подъездах хлопотала улыбающаяся супружеская чета — Бог благослови! — наши новые дворники.
— Пожалуйста, пожалуйста, только не очень усердствуйте с газонами, — снова приставала я, на что симпатичная блондинка добродушно ответила:
— Мы за домом оставляем экологическую лужайку. Пусть цветы цветут вам на радость!
Новый удар пришел неожиданно, и с той стороны, с которой его никто не ждал. Наше новое правительство решило навсегда распрощаться с буржуйским пережитком — институтом дворников. Распрощаться со сложившейся за века частью австрийской культуры. Это значит, рано или поздно наш дом снова отдадут под «опеку» бригады подметальщиков. Пресса ответила упреками в десоциализации государства, назвав такую политику разбойничьим походом против населения. Нет, никакими соображениями экономии нельзя оправдать такого решения! Если этому никто не помешает, то это будет однозначной и окончательной победой товарища Швондера, да еще в той стране, о которой он и мечтать не смел. Венские дворники вышли на демонстрацию, назвав эту акцию похоронами профессии. Заодно похоронены будут 32 тысячи рабочих мест. Как-то не верится, что от этого снизится квартплата, да и не мешало бы спросить прежде всего меня и мне подобных, желаем ли мы ее снижения такой ценой. Лестницу, как в старые добрые советские времен! а, будем мыть по очереди…
Одна горькая радость ожидает меня: перестанут стрекотать зловредные сенокосилки под окнами. Но там уж — хоть трава не расти…
Диана Видра
Фото автора
