Я окончила 1-й класс и отдыхала у моего дяди Яна (родного брата мамы) в Ширяево, в 120 км от Одессы, когда 22 июня началась война. Папа сразу забрал меня домой – в Одессу. Мы жили тогда на улице Карла Маркса (Екатериновская) на углу со Старорозничной (Куйбышева). Там же стояли зенитки. При каждом налете немецких самолетов они старались их сбить. И каждый раз было такое ощущение, что снаряды бьют точно по нашим дверям.
Через месяц, 22 июля, мы пошли в гости к папиному двоюродному брату, который жил на улице Пушкина. Мы уже стояли у ворот дома. Был чудесный летний день, каких в Одессе много. И вдруг – налет немецких самолетов. Одессу бомбили. Осколки зажигательных бомб всюду ударялись о тротуар. Мы даже не пытались прятаться, потому что невозможно было предугадать, где безопасно. Наконец, в 5 утра все стихло. Мы возвращались домой, не зная, уцелел ли наш дом. Наш был цел, но в Малом переулке бомба разрушила здание, и были жертвы. С тех пор налеты повторялись каждый день.
Дети «ловили» шпионов (следили за подозрительными лицами), а во время бомбежек прятались в бомбоубежище. По звуку мы научились определять самолеты: разведка или бомбардировщики.
Одесса была окружена с трех сторон. Выехать можно было только водным путем, но это было доступно не всем. Водный путь тоже был небезопасен. Немецкие подводные лодки расставляли мины и топили наши суда. Папина племянница, врач, оставила нам два талона на выезд в военкомате. И вот 16 августа 1941 года папа нанял подводу, погрузил на нее все наше «имущество», и мы следом за ней отправились на пароход “Днепр”. Очередь на посадку была просто огромной. Вражеские самолеты кружили в небе, их налеты не прекращались. Стреляли и наши зенитки, пытаясь их сбить. А мы прятались под водой. Посадка закончилась только поздней ночью, и под утро пароход отчалил. Через несколько дней мы прибыли в Новороссийск. Капитан рассказал, что нам грозила серьезная опасность: в двух метрах от парохода была замечена немецкая подлодка. Но все обошлось. Помню, как пароход содрогался от восторженных криков «ура».
И наконец пассажирский поезд привез нас в Краснодарский край, Николаевский район – в станицу Услабинскую, что в 200 км от Краснодара. Это был рай земной. Чудесный дом, сад, утки, гуси, куры. В погребе – моченые яблоки, арбузы, молоко, творог. Однако это некому было продавать, а значит не было денег, чтобы купить товары в сельмаге. Наша хозяйка все говорила: «Пришел бы немец», а мама объясняла ей, какие тогда будут последствия. Чтобы я могла ходить в школу, мы переехали в Николаевку на берегу реки Услабы. Во время отлива рыба оставалась у берега, и мы брали ее руками. Каждый день мы слушали сводки с фронта: «Наши войска оставили… Немцы наступают». И люди уезжали.
Мы переехали в Махачкалу. Сотни семей беженцев поселили в огромном зале кинотеатра. Люди сидели на своих вещах. Я по дороге заболела корью, но мама не отдала меня в больницу. Она готовила мне на примусе и согревала меня как могла. Я выжила, но другие дети умирали. Каждое утро в коридоре я видела их мертвые тела. А немец все приближался. Сотни семей уезжали все дальше на военном корабле. Осеннее Каспийское море было неприветливо, встречало штормами и качкой. Дальше – в товарных вагонах из Красноводска в Узбекистан, в колхоз «Ударник». Кибитки без окон. На потолке, на деревянных балках – гнезда термитов. Я разрушала их, а они снова появлялись. Так было, пока мама не пошла пешком в соседний город Канибадам (25 км!) и нашла там «квартиру». И вот мы, тоже пешком, неся на себе свои вещи, перебрались в Канибадам.
Мама и папа работали в военном госпитале, я пошла во 2-й класс школы №2 им. Ленина. На территории госпиталя была кухня, где выдавали обеды для членов семей. Каждый день после уроков я приходила с зеленым чайником и долго ждала своей очереди. Однажды я даже потеряла сознание от истощения.
В январе 1943 года умер папа, пришло извещение, что мамин двоюродный брат Борис скончался от полученных ранений и похоронен в Сызрани.
Госпиталь расформировали. Мама стала работать на консервном комбинате. Мы получали карточки на хлеб. Мама – на 500 грамм, я – на 300. Еще у мамы были талоны на обед. В столовой на выдаче работала повар из госпиталя. Она давала нам полный горшок (чайник к тому времени украли) густого супа с ребрышками. Высокие стенки горшка скрывали количество. После обеда я отправлялась в школу.
На комбинате был дизель, который снабжал город электроэнергией, но часто он не работал, и радиоточка молчала. Мама шутила: «Не будем знать, когда кончится война». Так и случилось. Дизель заработал, и мы узнали. Сколько было радости!
Но тяжелые времена еще не кончились. После войны тоже было трудно. Я переболела тропической малярией… А горшок верно служил нам. Однажды я готовилась к экзаменам, когда мама принесла горшок с супом. Мне показалось, что она меня обделила, и я со злости схватила пустой горшок и бросила. Он разбился. А мама засмеялась и сказала: «Наконец эре голода положил конец разбитый горшок. Наступают лучшие времена». Вот так зеленый чайник и глиняный горшок сыграли важную роль в моей жизни, ведь они помогли выжить.
В 1949 году я вернулась в Одессу. Там выяснилось, что дядя Борис со всей семьей выехали из города на подводе и погибли. А второй брат, Сергей, вернулся. Папиных сестер выгнали из квартиры, и две старушки замерзли на скамейке. Погиб и сын старшего брата. А племянница осталась в живых и умерла в Одессе в возрасте 86 лет. Еще вернулись из Германии офицеры – сыновья другого брата моего отца.
Их всех уже нет в живых.
Пароходы “Ленин” и “Днепр” потопили, но они успели сделать несколько рейсов и спасти много людей.
Через месяц, 22 июля, мы пошли в гости к папиному двоюродному брату, который жил на улице Пушкина. Мы уже стояли у ворот дома. Был чудесный летний день, каких в Одессе много. И вдруг – налет немецких самолетов. Одессу бомбили. Осколки зажигательных бомб всюду ударялись о тротуар. Мы даже не пытались прятаться, потому что невозможно было предугадать, где безопасно. Наконец, в 5 утра все стихло. Мы возвращались домой, не зная, уцелел ли наш дом. Наш был цел, но в Малом переулке бомба разрушила здание, и были жертвы. С тех пор налеты повторялись каждый день.
Дети «ловили» шпионов (следили за подозрительными лицами), а во время бомбежек прятались в бомбоубежище. По звуку мы научились определять самолеты: разведка или бомбардировщики.
Одесса была окружена с трех сторон. Выехать можно было только водным путем, но это было доступно не всем. Водный путь тоже был небезопасен. Немецкие подводные лодки расставляли мины и топили наши суда. Папина племянница, врач, оставила нам два талона на выезд в военкомате. И вот 16 августа 1941 года папа нанял подводу, погрузил на нее все наше «имущество», и мы следом за ней отправились на пароход “Днепр”. Очередь на посадку была просто огромной. Вражеские самолеты кружили в небе, их налеты не прекращались. Стреляли и наши зенитки, пытаясь их сбить. А мы прятались под водой. Посадка закончилась только поздней ночью, и под утро пароход отчалил. Через несколько дней мы прибыли в Новороссийск. Капитан рассказал, что нам грозила серьезная опасность: в двух метрах от парохода была замечена немецкая подлодка. Но все обошлось. Помню, как пароход содрогался от восторженных криков «ура».
И наконец пассажирский поезд привез нас в Краснодарский край, Николаевский район – в станицу Услабинскую, что в 200 км от Краснодара. Это был рай земной. Чудесный дом, сад, утки, гуси, куры. В погребе – моченые яблоки, арбузы, молоко, творог. Однако это некому было продавать, а значит не было денег, чтобы купить товары в сельмаге. Наша хозяйка все говорила: «Пришел бы немец», а мама объясняла ей, какие тогда будут последствия. Чтобы я могла ходить в школу, мы переехали в Николаевку на берегу реки Услабы. Во время отлива рыба оставалась у берега, и мы брали ее руками. Каждый день мы слушали сводки с фронта: «Наши войска оставили… Немцы наступают». И люди уезжали.
Мы переехали в Махачкалу. Сотни семей беженцев поселили в огромном зале кинотеатра. Люди сидели на своих вещах. Я по дороге заболела корью, но мама не отдала меня в больницу. Она готовила мне на примусе и согревала меня как могла. Я выжила, но другие дети умирали. Каждое утро в коридоре я видела их мертвые тела. А немец все приближался. Сотни семей уезжали все дальше на военном корабле. Осеннее Каспийское море было неприветливо, встречало штормами и качкой. Дальше – в товарных вагонах из Красноводска в Узбекистан, в колхоз «Ударник». Кибитки без окон. На потолке, на деревянных балках – гнезда термитов. Я разрушала их, а они снова появлялись. Так было, пока мама не пошла пешком в соседний город Канибадам (25 км!) и нашла там «квартиру». И вот мы, тоже пешком, неся на себе свои вещи, перебрались в Канибадам.
Мама и папа работали в военном госпитале, я пошла во 2-й класс школы №2 им. Ленина. На территории госпиталя была кухня, где выдавали обеды для членов семей. Каждый день после уроков я приходила с зеленым чайником и долго ждала своей очереди. Однажды я даже потеряла сознание от истощения.
В январе 1943 года умер папа, пришло извещение, что мамин двоюродный брат Борис скончался от полученных ранений и похоронен в Сызрани.
Госпиталь расформировали. Мама стала работать на консервном комбинате. Мы получали карточки на хлеб. Мама – на 500 грамм, я – на 300. Еще у мамы были талоны на обед. В столовой на выдаче работала повар из госпиталя. Она давала нам полный горшок (чайник к тому времени украли) густого супа с ребрышками. Высокие стенки горшка скрывали количество. После обеда я отправлялась в школу.
На комбинате был дизель, который снабжал город электроэнергией, но часто он не работал, и радиоточка молчала. Мама шутила: «Не будем знать, когда кончится война». Так и случилось. Дизель заработал, и мы узнали. Сколько было радости!
Но тяжелые времена еще не кончились. После войны тоже было трудно. Я переболела тропической малярией… А горшок верно служил нам. Однажды я готовилась к экзаменам, когда мама принесла горшок с супом. Мне показалось, что она меня обделила, и я со злости схватила пустой горшок и бросила. Он разбился. А мама засмеялась и сказала: «Наконец эре голода положил конец разбитый горшок. Наступают лучшие времена». Вот так зеленый чайник и глиняный горшок сыграли важную роль в моей жизни, ведь они помогли выжить.
В 1949 году я вернулась в Одессу. Там выяснилось, что дядя Борис со всей семьей выехали из города на подводе и погибли. А второй брат, Сергей, вернулся. Папиных сестер выгнали из квартиры, и две старушки замерзли на скамейке. Погиб и сын старшего брата. А племянница осталась в живых и умерла в Одессе в возрасте 86 лет. Еще вернулись из Германии офицеры – сыновья другого брата моего отца.
Их всех уже нет в живых.
Пароходы “Ленин” и “Днепр” потопили, но они успели сделать несколько рейсов и спасти много людей.
Белла Белинская, г. Вена
