Кто они, австрийцы? Какие они? Что в них особенного? Отличного от культурологического клише, распространенного в хрестоматийной литературе? Разглядеть то, с чем ты постоянно соприкасаешься, так же сложно, как разглядеть изнанку своего века. Но если что-то трудно понять изнутри, можно попробовать отважиться на взгляд на это же самое со стороны. Взгляд наблюдательный, беспристрастный, нетрадиционный.
Австрийцы. Кто они такие? С чем их едят? И под какую приправу?
У них было много имен
Как только их не обзывали, как только они не назывались. Австрийцы, австровенгры, подданные Цесаря, подвластные Габсбургской империи, жители провинции Нордикум (в Риме), Восточной марки, страны Остарики, Цизлайтании, Австро-Венгерской империи, королевства k. u. k. (Konigreich und Kaisertum Osterreich), Первой, Второй Республики, Австрии. Нередко в силу звуковых предрасположенностей гортани ее путают с Австралией. (Для многих, как это ни странно, это приблизительно одно и то же. Когда узнавали, что я из Австрии, мне нередко задавали вопрос, привез ли я с собой кенгуру.)
Ассоциации
Что приходит в голову, когда мы слышим слово «австриец»? Так, навскидку. Непредвзято, без обиняков, от чистого сердца, в трезвом уме и твердой памяти. Слёту. По наитию. Как реагирует среднестатистический соотечественник на эту данность?
Наиболее распространенным является следующий среднестатистический взгляд или самое расхожее клише:
«Ну, да, Австрия. Это Альпы. Да, мол, есть такая страна Австрия, где-то в горах, точно не скажу, в каких, но в Альпах. Есть там Инсбрук. Вроде как город, а вроде как и олимпийская деревня. Была там как-то зимняя Олимпиада в прошлом веке. Вообще там везде снега много в горах. На горных лыжах катаются круглый год». (Про Гроссглокнер, Дахштайн, Зальцкаммергут при этом знают единицы.)
Для других Австрия связана напрямую с образом музыкального чудо-ребенка: «Ах, Австрия! Это Моцарт. Юный гений в парике. Четырехлетний вундеркинд, собравший аплодисменты трех столетий. Который сам писал, играл, и даже как-то вальсировал». Такой ответ в лучшем случае. Многие, кто смотрел «Амадея», более подробно начинают рассказывать при этом о церемониях, коварстве, традициях, Империи и… полной фильмографии Милоша Формана.
В последнее же время, однако, образ музыканта все стремительней вытесняется кондитерским сладким изделием в красной или синей упаковке. Шоколадные ядрышки «Моцарткугель» тают на языке с тем же вдохновением, что и музыка юного гения. Остается только понять, кем, или вернее чем, являлся в данном случае «Моцарт»: производителем, названием фирмы или… начинкой?
Еще одно австрийское клише представляет собой Арнольд Шварценеггер. Представитель Голливуда и бодибилдинга, ныне губернатор Калифорнии олицетворяет собой другую Австрию, которая с одной стороны ближе спорту, с другой…. Африке. Для людей, отдаленно знакомых с немецким языком и межрасовой культурой, фамилия воспринимается грамматическим плеоназмом, элементом семантической тавтологии, в общем «маслом масляным». При этом «шварц» совершенно справедливо трактуется как черный, а «негр», безусловно, как африканец. Вот и выходит на поверку, что Шварц не просто черен, но еще и негр к тому же. Лишь тем, кто за долгие годы изучения языка поднаторел в особенностях немецкого, может открыться вся таинственность столь обычной (т.е. состоящей из 4-х и более слогов) для австрийцев фамилии. Первое слово «шварцен» – это определение от «черный», и «эггер» – не что иное как «пашня». Таким образом, фамилия имеет в данном случае сугубо крестьянские «ноги».
Для старшего же, особенно доперестроечного поколения, образ Австрии напрямую связан с Венским вальсом и сказками Венского леса. Тысячи советских жителей выросли на этих «сказках», спетыми проникновенным голосом советской эстрады. В данном случае лес представлялся магическим сплавом, неким ассорти из эльфов, загадочных австрийцев и иосифов кобзонов.
Так что же на самом деле скрывается за столь неоднозначным понятием как «австриец»?
Этнотип
С этнографической точки зрения, австрийцы – те же самые баювары, германское племя, волею Великого переселения народов оказавшееся в придунайской долине в алькове восточных Альп. Новые места пребывания оказались экономически выгодными: торговая артерия Великой реки (Данубы, то есть Дуная); и географически привлекательными: защищенный горами от умирающего Рима уголок новой политической культуры.
В национальном плане австрийцы оказались заложниками восточноевропейских представлений о свободе и времени. И хотя время для них текло в том же направлении, что и для немцев, его скорость, вернее, его ускорение было у них совсем иным. Образно говоря, если у немцев на руках оставался хронограф, то у австрийцев во главу угла были поставлены песочные часы. Не в последнюю очередь в этом оказалось повинно окружение, в котле которого и «вываривался» австрийский национальный характер. Может быть, именно этому обязана своим появлением австрийская поговорка: «ты – не вeнец, если твоя бабушка не чешка».
Вихрь германского натиска разбивался о трогательное противоречие славянской души и ложился мягким фрагментом в орнамент мадьярского дизайна. Именно с этими народами австрийцам и приходилось на протяжении полутора тысячелетий делить горе и радость, любовь и ненависть, Прошлое и Настоящее.
Подпираемые горными грядами и итальянцами, омываемые Боденским озером и швейцарцами, граничащие со своими дальними родственниками немцами на севере и всевозможными румынами и славянами на востоке, несомые вечным западным течением в сторону Эвксинского Понта (Черного моря), австрийцы впитали в себя элементы многих культур и воплотили в себе, таким образом, обобщенный образ homo europeikus, человека европейского.
Размеренность и пунктуальность
До того момента, как я приехал в Австрию, мне было невдомек, что применительно к австрийцам существует вообще какое-либо клише. Поэтому представление о них складывалось самостоятельно, безотносительно ко всевозможным характеристикам и концептам.
Никогда не забуду свои первые дни преподавательской работы в Линце. Приехав из Германии, отягощенной ритмом и пунктуальностью, я был приятно удивлен, что назначенное время, так называемый «термuн», в Австрии не имеет такого довлеющего, доминантного характера, а является сугубо опосредованным фактором. Опосредованным обстоятельствами. Каждый австриец носит с собой упитанный ежедневник, заполненный до секунды намеченными встречами, делами, намеченными намерениями, намеченными намерениями о намерениях. Но если хотя бы треть запланированного сможет быть выполнена, значит, жизнь удалась – и можно смело покупать очередной органайзер.
Неконфликтность. Нейтралитет
Другим немаловажным австрийским качеством является их неспособность принимать категоричные решения. Если же таковые и будут приняты, то ненадолго, и без их последовательного или неминуемого исполнения. Чаще же в угоду очередному политическому сюжету. А так все держится на поиске компромисса и желании устранения особенно из публичной жизни очевидных расхождений. Потребность в этом нередко носит зловещий характер и часто вырождается в дешевый конформизм, на котором пытаются заработать некоторые венские лакеи европейского союза. Лучший тому пример – поведение австрийской делегации во время выступления в конце сентября прошлого года президента Ирана Ахмадинеджада в Нью-Йорке на заседании ООН. Тогда в знак протеста против антисемитских и шовинистских высказываний иранского «фюрера» зал заседаний публично покинули почти все представители Европейского союза. Почти все… за редким исключением Швеции и Австрии. Синдром Маутхаузена? Прощание с чувством вины и раскаяния, в которых признался Берлин, но так до сих пор и не призналась Вена? Гуттаперчевая «Biegsamkeit», австрийская гибкость, больше напоминающая беспринципный прогиб? Об этом можно только размышлять, догадываться и приходить к не вполне резонным выводам. Как бы то ни было, неконфликтный характер может иметь разный политический и культурный спектр.
В быту же и общественной жизни подобное стремление к «бесконфликтности» проявляется, прежде всего, в том, что в любой ситуации австрийцы пытаются найти обоюдно приемлемое решение. Здесь скорее годы будут подпиливать пилкой для ногтей, вместо того, чтобы в один присест разрубить с плеча. Все это проходит довольно вяло, усыпляет и бдительность, и решительность одновременно. Но таков уж австрийский гуманизм. Конфликты не разгораются, а тлеют. Острые ситуации распространяются, как грибы, спорами. Спор, читай споров, никогда не видно, а на поверхности – лишь трудно разрешимые ситуации.
Дружба и контактность
Дружить австрийцы умеют, но занимаются этим редко, а если до этого и доходит, то делают это они по-своему, то есть по-австрийски. Надо сказать, что вступить с ними в дружеские отношения гораздо сложнее, чем познакомиться. В то же время знакомиться с ними гораздо проще, чем с теми же немцами, опутанными предписаниями, или англичанами, убежденными сторонниками предубеждений и снобизма.
Австриец вряд ли будет воротить нос, бравировать надменным тоном, опираться на предвзятые суждения. Наоборот, он с детской непосредственностью «окунется» в своего нового собеседника, перепотрошит его вопросами и рассказами, проникнется преданностью и тотчас станет приглашать его на совместные прогулки в горы, в город и, если повезет, то и на свой огород, вернее, в свой сад. Тут в очередной раз скажется то обстоятельство, что австрийцы с потрохами приготовлены на славянской кухне. Только дальше этих благих намерений дело, как правило, не доходит. «Термuн» (время встречи) предполагаемого совместного времяпрепровождения чаще всего либо не указывается совсем, либо «подается» в австрийском конъюнктиве (сослагательном наклонении), приправленным национальным временным «зазором» («скорей всего летом», «может, ближайшей весной», «было бы неплохо в начале года», «а что если в этом месяце», «я думаю, в самое ближайшее время»).
Как правило, бурное начало отношений редко к чему-либо обязывает и не дает повода записывать Вас в круг своего общения. При всей своей толерантности и внешней отзывчивости австрийцы трепетно оберегают свой мир от потенциальных гостевых вторжений и только подчас после многолетнего общения открывают перед Вами свои двери. Дело тут не в недоверии, а в душевном консерватизме. За своей внешней напускной открытостью большинство австрийцев чаще всего скрывает свой врожденный интровертизм и застарелые фобии, свойственные «великоавстрийскому» высокомерию.
Кроме того, австрийцы – люди настроения. Сегодня Вы любы австрийцу, и он наобещает Вам собачью преданность и долевое участие в Вашей биографии, а на завтра от всех обещаний останется голливудская улыбка, за которой будет инфернально проглядывать холодный оскал расчетливого капитализма. В этой связи важно не поддаваться временным порывам и с осторожностью полагаться на австрийское обещание, находящимся приблизительно в тех же грамматических параметрах (австрийском сослагательном наклонении).
Оно, это обещание, таит в себе сотни противоречий и чаще всего находится в прямой зависимости от настроения и поведенческой функции наследников т.н. «Какании» (для справки: термин был придуман австрийским писателем Робертом Музилем на основании общеупотребимого тогда сокращения королевской и кайзеровской Империи, а именно k. u. k. Monarchie). Даже слово в уже заключенном договоре может быть десять раз пересмотрено или вовсе не учтено в силу сиюминутных психических колебаний в темных закоулках капризной австрийской души.
Стресс и жизненный комфорт
Весь мир австрийцев поделен на ощущение комфорта и на ощущение полного комфорта. Все остальное в понимании австрийцев – это стресс. Достаточно одного произнесения этого слова, как дюжие подтянутые ребята, в общем-то, кровь с молоком, без признаков подагры и хронического ботулизма на глазах обрастут обструкцией, ипохондрией и несвежим запахом.
Стресс в Австрии – это больше чем стресс. Это почти табуизированное понятие. Его стараются избегать, чтобы не навлечь на себя его действия. О нем стараются не думать, если есть такая возможность. Любопытно отметить, что аналогичные действия в истории имеют рецидивный характер, особенно в истории языка. Подобной табуизации в свое время еще у древних германцев подверглось слово медведь, «Bar». С целью предотвращения возможной встречи со страшным хищником, название зверя пытались не произносить. Если же называть все же приходилось, то зверю присваивали закодированные, завуалированные лексические значения, как например, «Braun». Отсюда и ведут, собственно, свое начало все человеческие эвфемизмы. История повторяется. Только отныне, как видно, стресс взял на себя функции главного врага человечества.
Любая форма этого стресса воспринимается жителями страны «гор и полей» (так они именуют себя в национальном гимне) не чем иным как посягательством на интересы личности. Патологически опасаясь его, они стараются обходить все зоны его возможного проявления. Может быть, поэтому австрийцы и стелют так мягко (отсюда, кстати, их природная обходительность и учтивость), что о жестком сне не может быть и речи. Инструмент интриги – это не их конек. Для интриги необходимо прикладывать какие-либо усилия, совершать какие-то напряженные действия. Однако если эти усилия и действия будут так или иначе связаны с последующим стрессом, то от них австрийцы лучше откажутся.
В здоровом теле…
На мой взгляд, именно в силу такого отношения к этому самому стрессу австрийцы и задают тон европейским странам в «номинации» по «продолжительности жизни». Особенно это бросается в глаза при сравнении представителей «альпийской республики» с нашим братом. Даже при самом непрофессиональном и умозрительном подходе нетрудно убедиться в том, что австриец вместо того, чтобы сгорать от жизни, как в России, лучше всю жизнь будет медленно создавать комфортные условия для своей продолжительной старости. На радость правнукам и горе-страховщикам.
Иногда складывается такое впечатление, что они хотят дотянуть до столетнего возраста с одной только целью: довести до банкротства свою пенсионную страховую компанию, которая не предполагала в своих клиентах такой живучести. Пенсия приобретает некий сакральный характер. К ней старательно идут всю жизнь. Как будто совершают паломничество в страну вечной старости. Главное – удержаться в рабочей связке, не свалиться в обочину «социала», а там, как грянет 65 или 67, постараться протянуть еще большее количество лет, чем отработал. Хоть так, хоть эдак, но обязательно перещеголять, надуть, облапошить легальных страховых спекулянтов. В данном случае можно говорить об австрийской «халяве». Хоть год, не входивший в резон страховки, но только бы прожить за ее счет.
Спортивный дух
Лучшим средством на пути к этому «совершенствованию», вернее, совершению этого геронтофилического подвига является здоровый образ жизни, которому большинство особенно работающего населения отдает бoльшую часть своего свободного времени. Они хотят стать похожими на горный климат, в котором живут, поселить в себе ветхозаветное ощущение возраста, чтобы после 65-ти беспошлинно наслаждаться дарами этого прекрасного мира. И, самое главное, наслаждаться ими как можно дольше.
Особое предпочтение отдают здесь горным лыжам. Достаточно в любой зимний день выехать в сторону Альп, чтобы убедиться в том, с каким неподдельным вдохновением и фанатичной преданностью в Австрии поклоняются этому виду спорта на любых буераках и склона. Я думаю, что австрийца, не умеющего кататься на лыжах, найти так же сложно, как русского, никогда не ругавшегося матом. Австриец без лыж может рассматриваться как человеческое недоразумение… Австрийцы могут кататься сколько угодно, на какой угодно поверхности, с каким угодно процентом наклона, в какое угодно время. Центральный канал телевидения может пожертвовать любым детищем политинформации и любым зрелищем Голливуда, чтобы 25 часов в сутки транслировать соревнования с горнолыжных курортов.
Но эта физкультурная отвага царит не только в зимнее время года. Достаточно в любой летний день выйти на берега Дуная, часто несправедливо обвиняемого в неверной сексуальной ориентации (многие его по-прежнему считают почему-то «голубым»), чтобы убедиться в спортивном надрыве нации и истерии ее вымученного жизнелюбия. Именно там, на дунайских тропинках, на полях и лугах альпийских, австрийцы и ведут свой неравный бой с гигантами страховок за свою кредитоспособную и гарантированную старость. Именно там, на дунайских тропинках, и закладывается система ценностей и предпочтений работоспособной нации. Хотя в данном случае нельзя не оговориться: работоспособность существует, но сама по себе работа не несет отпечатка самопожертвования или перфекционизма.
Работа
Жупел все того же стресса стоит на пути австрийского трудоголика. Поэтому их по пальцам можно пересчитать. Австрийцы скорее относятся к той категории людей, которой ближе понятие «Genie?er» (те, кто получает больше удовольствие от жизни, чем от работы), и уж ни в коем случае ни «Hektiker» (люди, отданные на растерзание беличьему колесу заработка и секундной стрелке режимного предприятия). Результат работы при этом иногда превосходит ожидания. Подобный стиль положительно сказывается на качестве самой работы. На австрийцев всегда можно положиться. Перепроверять их при этом ни к чему. Воспитанные в системе ценностей естественного права в духе Самуэля Пуффендорфа, они уважают чужое время как частную собственность и при этом крайне дорожат своим собственным имиджем. В делах их отличает известный консерватизм. Они готовы прислушаться к новому, но до тех пор, пока новое не утвердится и не станет апробированным старым, они будут к нему относиться с недоверием.
Также как и наши соотечественники, австрийцы в рабочей обстановке не прочь растечься по древу, посмаковать доморощенную философию, обслюнявить какую-нибудь тему, которая не то что яйца выеденного не стоит, но даже скорлупы не имеет. При этом делают они это с таким видом, будто от результатов их обсуждений, в ходе которых так никогда и не было (и не будет) принято никакого решения, зависит судьба Апокалипсиса или Армагеддона.
Досуг
Подобное же стремление к уравновешенности господствует и в быту австрийцев, и в их досуге. Они используют любую возможность, любую свободную секунду или паузу, чтобы доказать всему миру, что живут они в первую очередь для себя, а не для других. Особо показательным с точки зрения австрийской ментальности является посещение кофейных домов (кафехауз-ов).
Эта традиция досталась австрийцам в наследство от турок, оккупировавших Вену в конце XVII века. Покидая страну, подданные Османской империи оставили огромное количество мешков с этим удивительным продуктом, который крайне приглянулся жителям Дуная. Вместе с кофе, словно в нагрузку, был перенят обычай неспешно, с восточной размеренностью и неторопливостью проводить время в специальных заведениях за чашечкой ароматногонапитка. В XVIII и XIX веках это начинание приобрело несколько элитарный характер. Кофейные дома в это время стали служить пристанищем литераторов и музыкантов, являясь своего рода культурными клубами по интересам. В дальнейшем традиция становилась более демократичной, и в настоящее время она является эталоном общеавстрийского поведения в свободное время. Австрийцы используют кафехауз как место встреч, общения, покоя. Неограниченное по времени посещение «кофейного дома», ненавязчивый сервис, подшивки бесплатных газет и журналов, многочисленные настольные игры, нежная выпечка и очень качественный кофе создают атмосферу семейственности, не обремененной тревогами этого мира. Эти дома – словно острова душевного равновесия в океане угрюмого индустриального мира. Люди забывают об одиночестве, прибиваются к берегам понимания, плачутся в жилетку, и забывают о том, что жизнь с каждым днем становится все быстрее, словно только того и ждет, чтобы поскорее распрощаться со всеми ее представителями.
Посетитель кафехауза по большому счету мало чем отличается от посетителя русской бани. Регалии остаются в предбаннике, вернее, перед входом в кафе. Довольно простая дружелюбная атмосфера, где никто не сует тебе под нос столь любимые в этой стране титулы и саны. Кофейни посещают как профессора, так и студенты, бизнесмены и хиппи, панки и пенсионеры. Победители вышеупомянутой номинации (по продолжительности жизни) могут отказаться здесь от бесконечных поисков утраченного времени и с достоинством халифа уютно дискутировать о Боге и пожизненной старости, запивая сожаление «продленным» («verlangert») кофе (подается со стаканом воды) или белым местным вином, также разбавленным водой («G’spritz’n»). Если австриец не сходил за целый день в кафе, значит, Бог в этот день напрасно повесил солнце на небо.
Другим распространенным местом сбора австрийцев является тип заведений, получивший название «Хойригер». В данном случае имеются в виду винные кабачки, расположенные главным образом в Вене и ее окрестностях, где местные жители могут забыться, наслаждаясь вкусом вин урожая этого года. Время, проведенное в них, тоже имеет свою удивительную особенность. Кроме того, что оно выходит из подчинения минутной стрелки (как и в случае с кафехаузами), оно еще старается и до неузнаваемости исказить представление о пространстве: выходя из «хойригер»-ов, люди держатся крепко за стены, чтобы не позволить полу приблизиться вплотную к лицу.
Вместо заключения
Вряд ли в одной журнальной статье можно учесть все многообразие жизни, привычек, традиций, многомерность этого интересного народа. Один разговор о кулинарном достоинстве венского шницеля или того же штруделя (рулета) был бы достоин целого монографического освещения. Говоря об австрийцах более подробно, нельзя было бы обойти своим вниманием и Моцарта «на воде», и Шуберта «в птичьем гаме», и Гайдна за роялем, и Кеплера в «музыке сфер», Савойского с саблей, Фрейда с либидо, Стейница с ферзем, Рильке с рифмой, Айхмана с концлагерями, Геринга с Люфтваффе, и многих-многих других, с достоинством или без оного связавших себя с историей этой страны.
Трудно в публицистических рамках учесть всю сумму факторов и гамму обстоятельств, на которых базируется «концепт» австрийского в нашем сознании, и которые, так или иначе, повлияли на создание австрийского психологического типа. Это и дань традициям, и рисованная традиционность, за которой стоит желание быть мнимыми хранителями последнего островка европейской культуры. Это и национализация «хохдойча», и предпочтение собственных диалектов. Это и законопослушность, и одновременно отсутствие почтительного отношения к букве закона, если эта буква не имеет человеческого лица… и многое-многое другое.
Описывая психологический портрет австрийца, следовало бы также, возможно, более подробно остановиться на их набожности, известной скаредности (чтобы убедиться в дороговизне цен, современную общеевропейскую валюту австрийцы до сих пор автоматически конвертируют в своем сознании в шиллинги, после чего начинают глубоко охать и тяжело вздыхать), излишней впечатлительности, социальной апатии при общей политизированности, размеренности при степенности, самоудовлетворенности как религиозного блага и т.д. и т.п.
Все это неучтенное и непроявленное вполне может стать в будущем неплохой основой для новых научных размышлений на тему межкультурных коммуникаций или поводом для новых гастрономических изданий. Как бы ни были тесны границы моего повествования, в нем для меня было важно, прежде всего, «разглядеть то, с чем ты постоянно соприкасаешься» (хотя это не менее сложно, чем «разглядеть изнанку своего века»), беспристрастно показать изящество национального типа, бездушность стереотипов, и, выражаясь столь любимым в Австрии кулинарным языком, дать ощущение аромата национальной начинки в огромном этнокультурном пироге человеческого сосуществования. Я был бы рад, если мне хотя бы и отчасти удалось справиться с этой задачей.
Вячеслав Нургалиев
