Заранее хочу оговориться: название ни в коем случае не плагиат, просто в результате забавного стечения обстоятельств я действительно оказался в палате Ь6 в Вильгельминеншпиталь.
АНАМНЕЗ
Началось все в понедельник, в который, как известно, дела не делаются и который иногда начинается в субботу. Утречком, пораньше забежав на работу и пробыв там три-четыре часа, я очень быстро вернулся домой, где меня ждал папа. Вечером я провожал его обратно в Киев. Прощальный обед прошел мирно, в смысле – без водки. Это важный момент в моем повествовании – прошу не смеяться. Такая возможность вам еще представится. Далее были, конечно, прощальные сцены на вокзале и прочее, что собственно тут не важно, а важно то, что возвращался я домой в слезливо-питейном настроении. По дороге к остановке городской электрички мне приветливо подмигнул, услужливо открыв автоматические двери, магазин дорожного провианта «Окей». Мол, зайди, возьми маленькую водочку или пивка, а лучше и то и другое: и на сердце полегчает, да и вообщеЙ Но я на удивление легко преодолел это искушение и поехал домой, тем более что планировал взять бутылочку хорошего вина на вечер. Словом, купил я его, еще еды какой-то, и отправился домой. Меня ждал целый ряд хозяйственных обязанностей, которые я не люблю откладывать на потом: белье, посуда и пр. Жена еще на неделю оставалась в Киеве.
Погруженный в свои мысли, я автоматически достал ключи, вошел в подъезд, увидев, что дверь лифта медленно закрывается, – вот идиот! – рванул к ней так, будто это был последний лифт в моей жизни, и Й не успел!!!
До сих пор не могу понять, чем меня так расстроило это происшествиеЙ
Постояв 10 секунд, я развернулся, занес ногу над ступенькойЙ и наступил на нее, как говорится, «со всей дури».
Когда я пришел в себя после первого приступа боли, то обнаружил, что лежу на полу около лифта, и правая моя нога повиноваться мне отказывается. Ну, в общем, первой и вполне логичной была мысль: домой! Это оказалось не так уж и просто, по той причине, что опереться на ногу не давала дикая резкая боль, которая, как казалось, начиналась в голеностопе, а заканчивалась взрывом где-то в голове.
Словом, когда я наконец вполз в свою квартиру, собака, посмотрев на меня странно, удалилась в дальнюю комнату, подумав, наверное, при этом: вот теперь и ты знаешь, каково это – на четырех. Как ни странно, дома на какое-то время мне стало полегче, и я даже попытался заняться домашними делами, но в процессе, наступив опять на поврежденную ногу, свалился и с трудом дополз до кухни, где принял две таблетки обезболивающего, запив его так кстати купленным вином. Когда я очнулся, было уже 2 часа ночи, и состояние ноги не оставляло никаких надежд на банальное растяжение.
Нужно было что-то делать.
Проблем было три, если не считать – в чем я, впрочем, уже не сомневался – сломанную ногу.
Первая. Куда в таком случае звонить в начале третьего ночи?
Вторая. Немецкий язык. Он у меня на уровне «айнбисхен», а по-английски в подобных службах тут говорят далеко не все. Особенно среди ночи.
Третья, отдельная и большая, – собака. А ее на кого оставить хотя бы до приезда жены?
ИСТОРИЯ
БОЛЕЗНИ
Совершенно обалдев от очевидной безвыходности своего положения, я, несмотря на поздний час, все же позвонил нашей доброй знакомой Олечке и в двух словах обрисовал ситуацию. И она, святая душа, вызвалась приехать. Благодарности – после.
Оля появилась очень скоро в сопровождении двух дюжих молодцев-самаритян (Samariterbund – местная скорая помощь), которые, надо сказать, весьма скептически рассматривали джентльмена в одном исподнем, пританцовывающего на одной ноге. При этом он еще пытался успокоить огромную среднеазиатскую овчарку, у которой вдруг проснулся сторожевой инстинкт. Словом, со стороны это смотрелось весьма занятно.
Уладив формальности и выяснив, что я все же застрахован в WGKK (для чего, кстати, пришлось звонить жене в Киев – я никогда не помнил номера моего страхового полиса), самаритяне осмотрели мою ногу и сказали: «Шлехт». При помощи Оли я поведал им историю получения бытовой травмы, которая их вполне удовлетворила, более того, они сказали, что случается такое очень часто, ничего, мол, страшного нет, и упаковали меня в транспортное кресло. Поездка в карете скорой помощи показалась бесконечно долгой и мучительной, потому что даже на безупречных венских дорогах ногу постоянно трясло, что, как сами понимаете, было весьма болезненно. И вот наконец Вильгельминеншпиталь, приемное отделение.
Честно говоря, в ту ночь мне все, абсолютно все представлялось в темных тонах, да и, в общем, любая больница, даже самая дорогая, никогда не была и не будет местом аккумуляции положительных энергий. Стоит только задуматься, сколько боли и физической, и душевной сконцентрировано в одном месте – страх!
Так вот, приемное отделение.
Меня водрузили на кровать-тележку-каталку и поставили у стены среди трех таких же приспособлений – в очередь. Оля отлучилась улаживать какие-то формальности. Я осмотрелся, насколько это было возможно.
По правую руку от меня, в аналогичной кровати, находилась пожилая женщина, голову которой прикрывал сеточный бандаж, фиксирующий повязку в области правого виска. Женщина периодически издавала булькающие звуки вперемежку с махровым «винериш» (венский диалект – прим. ред.), среди которых отчетливо слышалось «мист», причем слово это преобладало. Разило от нее помойкой, которую вместо дезраствора помыли прокисшим пивом.
Слева тоже помещалась женщина, чуть помоложе. Она мирно и, очевидно, давно, спала, выпустив тоненькую струйку слюны из уголка рта. Странность заключалась в цвете кожи ее лица. Такого фиолетово-зеленого оттенка мне раньше видеть не доводилось.
Большего рассмотреть не удалось, тем более что вернулись Оля с врачом. Далее все происходило по схеме, очевидно универсальной для всех больниц на свете: рентген – гипс – лифт – отделение. Когда санитар доставил меня, то есть нас с Олей, на третий этаж в ТтравмуУ, то выяснилось, что придется подождать, т.к. место в палате еще не было готово. И это в 4 утра!? Или мест нет? Как я выяснил позднее, медперсонал просто ждал дежурного врача, чтобы тот дал разрешение разместить меня на определенном лично им, а не просто свободном месте.
Так вот мы и остались среди ночи вдвоем в темном коридоре. Звуки ночи, состоящие из стонов и охов, лишь изредка нарушал здоровый храп выздоравливающего тела. Среди всего прочего из дальнего конца коридора периодически доносился истеричный женский вопль, но поскольку никто на него не реагировал, мы тоже адаптировались весьма скоро и перестали его замечать. (К источнику этого вопля я еще вернусь.)
Сидели мы, то есть я-то, конечно, лежал, это Оля присела, и болтали-болтали-болталиЙ Так обстоятельно и неспешно мы, пожалуй, никогда еще не разговаривали раньше. И кто бы только мог подумать, какие темы мы будем обсуждатьЙ И где!
Но вот наконец появилась сестра с моими бумагами, меня увезли и разместили со всеми возможными удобствами у окна, из которого открывался прекрасный вид на предрассветную Вену, в палате Ь6.
И было, уважаемые мои, четверть шестого утра.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Я проспал минут сорок, не больше. В начале седьмого в коридоре началось оживленное движение.
Вбежала сестричка, измерила температуру, что-то прощебетала. Я извинился, сказал, что «дойч – айнбисхен, бессер инглиш», или говорите медленнее. Она удивилась, но согласилась и пообещала передать эту важную информацию старшей сестре. С тех пор я постоянно слышал из коридора, когда ко мне направляли очередного медработника в первый раз: «инглиш, дойч айнбисхен». Причем эту фразу говорили всем: от врачей до работников, приносящих еду. Даже уборщицам.
Словом, когда коммуникативные формальности благополучно разрешились, чему я был несказанно рад, у моей кровати с интервалом минут в 10 побывали: сестра, которая вогнала в вену зонд под капельницу и зафиксировала его; сестра, которая из вены другой руки взяла кровь на анализ; сестра, которая простучала мой гипс снизу доверху, спросила, удобно ли мне, поправила подушки и ушла; сестра, которая сделала обезболивающий укол; санитар по имени Кристофер, который справился, не помочь ли мне дойти до туалета и обратно, очень обрадовался, узнав, что я говорю по-английски, и обещал забежать после обхода поболтать; целая толпа санитарок со свежим бельем, постельными принадлежностями и всем необходимым для помывки прямо в кровати; старшая сестра, которая очень мило со мной побеседовала, поставила какие-то отметки в моем «личном деле», укрепила табличку с моими данными на быльце кровати, пожелала всего хорошего и удалилась.
Подали завтрак, к которому я едва притронулся, и, забегая вперед, скажу – правильно сделал.
Обход во всех больницах мира – он обход и есть.
Свита состояла из главврача, еще двух, рангом явно пониже, трех практикантов и двух сестер, одна из которых, разумеется, была старшей. Пока главный весьма обстоятельно со мной беседовал, иногда заглядывая в «дело», его свита очень быстро и совершенно безболезненно снимала с меня гипс. Дело в том, что его конструкция напоминает сапожок, который спереди имеет разрез по всей длине.
Все уставились на мой распухший и посиневший голеностоп.
– Зер гут, – сказал главный.
– Что вы имеете в виду? – промямлил я.
– На, я, – продолжал эскулап, – кондиция гематомы такая, что позволяет сделать операцию. Прямо сегодня.
Глаза мои полезли из орбит.
– Операцию! Какую, зачем?!
– Чтобы раньше встать на ноги. Или вы предпочитаете семь недель лежать в гипсе? А в итоге кости могут срастись неправильноЙ Тогда операция, и намного более сложная, понадобится наверняка. Мы зафиксируем вам осколок титановым штифтом, а со стороны перелома наложим титановую же шину. Не волнуйтесь, это не проблема. Миллионы людей живут с такими приспособлениями. Через 15 – 20 месяцев вы можете к нам обратиться, и мы удалим титан, если вы, конечно, хотите. Надеюсь, вы немного съели на завтрак?
– Кофе и один кексЙ
– Ну тогда ОК. Всего хорошего.
С тем они и ушли.
Через полчаса прибежала старшая и повесила над моей кроватью желтый смайлик с двумя буквами «ОР» – на операцию – и попросила меня как можно успешнее сходить в туалет. Вскоре, как и обещал, появился Кристофер и помог мне осуществитьЙ хм, намеченное. Я поведал ему, кто я и откуда, а он в свою очередь сообщил, что тут, в больнице, отбывает альтернативную службу вместо армии. Сам он студент, изучает фармакологию, так что ему даже интересно. Потом он ушел: в конце концов, не один же я в отделении…
Ближе к обеду мне принесли чистое специальное белье, влажные салфетки и попросили взять все это с собой на операцию. Еще раз взяли кровь, измерили давление и температуру, послушали сердце. На смайлике написали: Т14.30У.
Итак, у меня было около двух часов на то, чтобы плевать в потолок, звонить в Киев и накачивать себя положительными аффирмациями.
Совсем забыл: соседями моими по палате в то утро были два старичка. Точнее – один. Тот, который лежал ближе к дверям, умер еще до завтрака. На его место к вечеру положили молодого турка с такой гримасой боли на лице, что становилось жутковато. У него была внутренняя гематома.
Теперь о другом дедушке, который остался лежать в нашей палате по левую руку от меня. Кристофер сказал: ТЕму 94 года, упал, сломал ногу в двух местах, не встанет. Приходит его проведать только внучка. Хотя сам еще смотрит Формулу-1, а по ночам зовет мамуУ.
Кстати, тот же Кристофер разъяснил мне, что за женщина и почему орет в соседней палате. Дело в том, что у старушки какое-то редкое психическое расстройство, плюс очень сложные переломы обеих ног. Ну вот, пока ноги заживают, бабушка находится в ТтравмеТ, а не там, где ей положено быть. А кричит она во сне. Уже все привыкли: бабушка кричит – значит спит, значит все нормально. А вот когда она бодрствует, одних только сигарет выкуривает по две пачки в день!
Вот так.
Словом, дождался я своего ТвозчикаУ и в начале третьего отбыл в оперблок. Там, уже в «предбаннике», меня окончательно раздели-переодели и предоставили в распоряжение врача-анестезиолога. Занятно: во всех трех случаях моей жизни, когда мне делали операцию под общим наркозом, врачи-анестезиологи выглядели практически одинаково. Этот раз тоже не был исключением. Женщина, лет 35-ти, тонкие черты лица, очки в изящной оправе, светлые волосы. С ней мы обсудили, какой вид наркоза я предпочитаю, она сделала мне премедикацию, и вот, наконец, операционная.
Все вокруг были облачены в зеленую униформу и такие же зеленые чепчики. Один и мне достался.
И все улыбались!!! Это было видно даже под масками.
Меня попросили сосчитать до десяти на любом языке иЙ На счете «семь» я открыл глаза уже в реанимации.
Врач-реаниматолог, такой же ТзеленыйУ, как и его коллеги, участливо смотрел мне в глаза и прослушивал сердце.
– Доброе утро! – с едва заметным мягким акцентом по-русски сказал он. Моему удивлению не было границ.
– Вилькомен цурюк! Их айнбисхен учить руссиш в праймери скуул. Но, думаю, по-английски проще, – продолжил он уже на языке обитателей туманного Альбиона.
– Конечно, – ответил я, – ну и как мои дела?
– ОК! – последовал универсальный всеобъемлющий ответ, – через 10 – 15 минут уже будете в своей палате.
Он слегка пожал мне запястье, то, которое было свободно от многочисленных трубочек, пожелал всего хорошего и переместился к следующей койке.
После его ухода я поступил в распоряжение двух бодрых сестричек, которые принялись отключать и отсоединять от меня многочисленные трубочки и датчики. В итоге я остался с тремя бутылками над головой, из которых в меня что-то вливалось, и с одной дренажной трубкой, берущей свое начало где-то под гипсом. Затем, уже в отделении, очередная сестричка сообщила: Тужин сегодня – нет, туалет – нетУ, и поставила у кровати общеизвестное приспособление.
А еще минут через двадцать пришли мои друзья: Света, Алишер и Виктор. Последний, являясь по совместительству кумом, как факир, извлек из рюкзака две банки пива. Не уверен, что подобную терапию одобрил бы мой лечащий врач, но спал я в эту первую послеоперационную ночь превосходно.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Начался так же, как и первый, за исключением того, что надо мной висели бутылки. Еще до завтрака меня бодро отвезли на рентген и так же бодро вернули в палату. Вся процедура заняла 10 минут, не более. Во время обхода все, включая меня самого, увлеченно рассматривали штифты и пластинку на моих снимках и пришли к единодушному выводу, что операция прошла очень удачно. Главный сказал, что если не будет воспаления и сильных болей, то в четверг, в крайнем случае, в пятницу меня выпишут домой. А происходило это все в средуЙ
После обхода прибыла старшая с моим «делом» и с еще одной сестрой. Я был обколот во все возможные места, снабжен таблетками для трехкратного приема в течение дня и костылями.
И заснул.
Обед. Туалет. Снова сон. Не сон даже – отключка. И пот. Градом. Ужин. Опять пришли ребята. Я даже прогулялся с ними до комнаты посетителей – курилки по совместительству.
Ночь. За стеной мирно орет бабушка, словно ее режут. Из соседней койки дедушка кличет маму. Тяжко вздыхает у двери и, кажется, молится свежепрооперированный турок.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ, ИСТОРИЧЕСКИЙ
Исторический он по двум причинам: вернулась из Киева моя дорогая любимая жена, и меня выписали.
Напоследок я прошел курс хождения с костылями по лестнице. Примечательно, что подобной реабилитационной подготовкой со мной занимался врач, а не санитар или сестра. Пот лил с меня ручьями, и буквально через 5 минут этих упражнений на мне не осталось сухого места. Люди! Делайте гимнастику, зарядку, ну или, как там вам будет угодно называть, любую физкультуру! Мы даже не предполагаем, какое количество мышц нашего организма детренировано до состояния чуть ли не полнейшей атрофии! Не знал бы – не говорил.
На этом история болезни заканчивается, и начинается…
Андрей Белокуров
АНАМНЕЗ
Началось все в понедельник, в который, как известно, дела не делаются и который иногда начинается в субботу. Утречком, пораньше забежав на работу и пробыв там три-четыре часа, я очень быстро вернулся домой, где меня ждал папа. Вечером я провожал его обратно в Киев. Прощальный обед прошел мирно, в смысле – без водки. Это важный момент в моем повествовании – прошу не смеяться. Такая возможность вам еще представится. Далее были, конечно, прощальные сцены на вокзале и прочее, что собственно тут не важно, а важно то, что возвращался я домой в слезливо-питейном настроении. По дороге к остановке городской электрички мне приветливо подмигнул, услужливо открыв автоматические двери, магазин дорожного провианта «Окей». Мол, зайди, возьми маленькую водочку или пивка, а лучше и то и другое: и на сердце полегчает, да и вообщеЙ Но я на удивление легко преодолел это искушение и поехал домой, тем более что планировал взять бутылочку хорошего вина на вечер. Словом, купил я его, еще еды какой-то, и отправился домой. Меня ждал целый ряд хозяйственных обязанностей, которые я не люблю откладывать на потом: белье, посуда и пр. Жена еще на неделю оставалась в Киеве.
Погруженный в свои мысли, я автоматически достал ключи, вошел в подъезд, увидев, что дверь лифта медленно закрывается, – вот идиот! – рванул к ней так, будто это был последний лифт в моей жизни, и Й не успел!!!
До сих пор не могу понять, чем меня так расстроило это происшествиеЙ
Постояв 10 секунд, я развернулся, занес ногу над ступенькойЙ и наступил на нее, как говорится, «со всей дури».
Когда я пришел в себя после первого приступа боли, то обнаружил, что лежу на полу около лифта, и правая моя нога повиноваться мне отказывается. Ну, в общем, первой и вполне логичной была мысль: домой! Это оказалось не так уж и просто, по той причине, что опереться на ногу не давала дикая резкая боль, которая, как казалось, начиналась в голеностопе, а заканчивалась взрывом где-то в голове.
Словом, когда я наконец вполз в свою квартиру, собака, посмотрев на меня странно, удалилась в дальнюю комнату, подумав, наверное, при этом: вот теперь и ты знаешь, каково это – на четырех. Как ни странно, дома на какое-то время мне стало полегче, и я даже попытался заняться домашними делами, но в процессе, наступив опять на поврежденную ногу, свалился и с трудом дополз до кухни, где принял две таблетки обезболивающего, запив его так кстати купленным вином. Когда я очнулся, было уже 2 часа ночи, и состояние ноги не оставляло никаких надежд на банальное растяжение.
Нужно было что-то делать.
Проблем было три, если не считать – в чем я, впрочем, уже не сомневался – сломанную ногу.
Первая. Куда в таком случае звонить в начале третьего ночи?
Вторая. Немецкий язык. Он у меня на уровне «айнбисхен», а по-английски в подобных службах тут говорят далеко не все. Особенно среди ночи.
Третья, отдельная и большая, – собака. А ее на кого оставить хотя бы до приезда жены?
ИСТОРИЯ
БОЛЕЗНИ
Совершенно обалдев от очевидной безвыходности своего положения, я, несмотря на поздний час, все же позвонил нашей доброй знакомой Олечке и в двух словах обрисовал ситуацию. И она, святая душа, вызвалась приехать. Благодарности – после.
Оля появилась очень скоро в сопровождении двух дюжих молодцев-самаритян (Samariterbund – местная скорая помощь), которые, надо сказать, весьма скептически рассматривали джентльмена в одном исподнем, пританцовывающего на одной ноге. При этом он еще пытался успокоить огромную среднеазиатскую овчарку, у которой вдруг проснулся сторожевой инстинкт. Словом, со стороны это смотрелось весьма занятно.
Уладив формальности и выяснив, что я все же застрахован в WGKK (для чего, кстати, пришлось звонить жене в Киев – я никогда не помнил номера моего страхового полиса), самаритяне осмотрели мою ногу и сказали: «Шлехт». При помощи Оли я поведал им историю получения бытовой травмы, которая их вполне удовлетворила, более того, они сказали, что случается такое очень часто, ничего, мол, страшного нет, и упаковали меня в транспортное кресло. Поездка в карете скорой помощи показалась бесконечно долгой и мучительной, потому что даже на безупречных венских дорогах ногу постоянно трясло, что, как сами понимаете, было весьма болезненно. И вот наконец Вильгельминеншпиталь, приемное отделение.
Честно говоря, в ту ночь мне все, абсолютно все представлялось в темных тонах, да и, в общем, любая больница, даже самая дорогая, никогда не была и не будет местом аккумуляции положительных энергий. Стоит только задуматься, сколько боли и физической, и душевной сконцентрировано в одном месте – страх!
Так вот, приемное отделение.
Меня водрузили на кровать-тележку-каталку и поставили у стены среди трех таких же приспособлений – в очередь. Оля отлучилась улаживать какие-то формальности. Я осмотрелся, насколько это было возможно.
По правую руку от меня, в аналогичной кровати, находилась пожилая женщина, голову которой прикрывал сеточный бандаж, фиксирующий повязку в области правого виска. Женщина периодически издавала булькающие звуки вперемежку с махровым «винериш» (венский диалект – прим. ред.), среди которых отчетливо слышалось «мист», причем слово это преобладало. Разило от нее помойкой, которую вместо дезраствора помыли прокисшим пивом.
Слева тоже помещалась женщина, чуть помоложе. Она мирно и, очевидно, давно, спала, выпустив тоненькую струйку слюны из уголка рта. Странность заключалась в цвете кожи ее лица. Такого фиолетово-зеленого оттенка мне раньше видеть не доводилось.
Большего рассмотреть не удалось, тем более что вернулись Оля с врачом. Далее все происходило по схеме, очевидно универсальной для всех больниц на свете: рентген – гипс – лифт – отделение. Когда санитар доставил меня, то есть нас с Олей, на третий этаж в ТтравмуУ, то выяснилось, что придется подождать, т.к. место в палате еще не было готово. И это в 4 утра!? Или мест нет? Как я выяснил позднее, медперсонал просто ждал дежурного врача, чтобы тот дал разрешение разместить меня на определенном лично им, а не просто свободном месте.
Так вот мы и остались среди ночи вдвоем в темном коридоре. Звуки ночи, состоящие из стонов и охов, лишь изредка нарушал здоровый храп выздоравливающего тела. Среди всего прочего из дальнего конца коридора периодически доносился истеричный женский вопль, но поскольку никто на него не реагировал, мы тоже адаптировались весьма скоро и перестали его замечать. (К источнику этого вопля я еще вернусь.)
Сидели мы, то есть я-то, конечно, лежал, это Оля присела, и болтали-болтали-болталиЙ Так обстоятельно и неспешно мы, пожалуй, никогда еще не разговаривали раньше. И кто бы только мог подумать, какие темы мы будем обсуждатьЙ И где!
Но вот наконец появилась сестра с моими бумагами, меня увезли и разместили со всеми возможными удобствами у окна, из которого открывался прекрасный вид на предрассветную Вену, в палате Ь6.
И было, уважаемые мои, четверть шестого утра.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Я проспал минут сорок, не больше. В начале седьмого в коридоре началось оживленное движение.
Вбежала сестричка, измерила температуру, что-то прощебетала. Я извинился, сказал, что «дойч – айнбисхен, бессер инглиш», или говорите медленнее. Она удивилась, но согласилась и пообещала передать эту важную информацию старшей сестре. С тех пор я постоянно слышал из коридора, когда ко мне направляли очередного медработника в первый раз: «инглиш, дойч айнбисхен». Причем эту фразу говорили всем: от врачей до работников, приносящих еду. Даже уборщицам.
Словом, когда коммуникативные формальности благополучно разрешились, чему я был несказанно рад, у моей кровати с интервалом минут в 10 побывали: сестра, которая вогнала в вену зонд под капельницу и зафиксировала его; сестра, которая из вены другой руки взяла кровь на анализ; сестра, которая простучала мой гипс снизу доверху, спросила, удобно ли мне, поправила подушки и ушла; сестра, которая сделала обезболивающий укол; санитар по имени Кристофер, который справился, не помочь ли мне дойти до туалета и обратно, очень обрадовался, узнав, что я говорю по-английски, и обещал забежать после обхода поболтать; целая толпа санитарок со свежим бельем, постельными принадлежностями и всем необходимым для помывки прямо в кровати; старшая сестра, которая очень мило со мной побеседовала, поставила какие-то отметки в моем «личном деле», укрепила табличку с моими данными на быльце кровати, пожелала всего хорошего и удалилась.
Подали завтрак, к которому я едва притронулся, и, забегая вперед, скажу – правильно сделал.
Обход во всех больницах мира – он обход и есть.
Свита состояла из главврача, еще двух, рангом явно пониже, трех практикантов и двух сестер, одна из которых, разумеется, была старшей. Пока главный весьма обстоятельно со мной беседовал, иногда заглядывая в «дело», его свита очень быстро и совершенно безболезненно снимала с меня гипс. Дело в том, что его конструкция напоминает сапожок, который спереди имеет разрез по всей длине.
Все уставились на мой распухший и посиневший голеностоп.
– Зер гут, – сказал главный.
– Что вы имеете в виду? – промямлил я.
– На, я, – продолжал эскулап, – кондиция гематомы такая, что позволяет сделать операцию. Прямо сегодня.
Глаза мои полезли из орбит.
– Операцию! Какую, зачем?!
– Чтобы раньше встать на ноги. Или вы предпочитаете семь недель лежать в гипсе? А в итоге кости могут срастись неправильноЙ Тогда операция, и намного более сложная, понадобится наверняка. Мы зафиксируем вам осколок титановым штифтом, а со стороны перелома наложим титановую же шину. Не волнуйтесь, это не проблема. Миллионы людей живут с такими приспособлениями. Через 15 – 20 месяцев вы можете к нам обратиться, и мы удалим титан, если вы, конечно, хотите. Надеюсь, вы немного съели на завтрак?
– Кофе и один кексЙ
– Ну тогда ОК. Всего хорошего.
С тем они и ушли.
Через полчаса прибежала старшая и повесила над моей кроватью желтый смайлик с двумя буквами «ОР» – на операцию – и попросила меня как можно успешнее сходить в туалет. Вскоре, как и обещал, появился Кристофер и помог мне осуществитьЙ хм, намеченное. Я поведал ему, кто я и откуда, а он в свою очередь сообщил, что тут, в больнице, отбывает альтернативную службу вместо армии. Сам он студент, изучает фармакологию, так что ему даже интересно. Потом он ушел: в конце концов, не один же я в отделении…
Ближе к обеду мне принесли чистое специальное белье, влажные салфетки и попросили взять все это с собой на операцию. Еще раз взяли кровь, измерили давление и температуру, послушали сердце. На смайлике написали: Т14.30У.
Итак, у меня было около двух часов на то, чтобы плевать в потолок, звонить в Киев и накачивать себя положительными аффирмациями.
Совсем забыл: соседями моими по палате в то утро были два старичка. Точнее – один. Тот, который лежал ближе к дверям, умер еще до завтрака. На его место к вечеру положили молодого турка с такой гримасой боли на лице, что становилось жутковато. У него была внутренняя гематома.
Теперь о другом дедушке, который остался лежать в нашей палате по левую руку от меня. Кристофер сказал: ТЕму 94 года, упал, сломал ногу в двух местах, не встанет. Приходит его проведать только внучка. Хотя сам еще смотрит Формулу-1, а по ночам зовет мамуУ.
Кстати, тот же Кристофер разъяснил мне, что за женщина и почему орет в соседней палате. Дело в том, что у старушки какое-то редкое психическое расстройство, плюс очень сложные переломы обеих ног. Ну вот, пока ноги заживают, бабушка находится в ТтравмеТ, а не там, где ей положено быть. А кричит она во сне. Уже все привыкли: бабушка кричит – значит спит, значит все нормально. А вот когда она бодрствует, одних только сигарет выкуривает по две пачки в день!
Вот так.
Словом, дождался я своего ТвозчикаУ и в начале третьего отбыл в оперблок. Там, уже в «предбаннике», меня окончательно раздели-переодели и предоставили в распоряжение врача-анестезиолога. Занятно: во всех трех случаях моей жизни, когда мне делали операцию под общим наркозом, врачи-анестезиологи выглядели практически одинаково. Этот раз тоже не был исключением. Женщина, лет 35-ти, тонкие черты лица, очки в изящной оправе, светлые волосы. С ней мы обсудили, какой вид наркоза я предпочитаю, она сделала мне премедикацию, и вот, наконец, операционная.
Все вокруг были облачены в зеленую униформу и такие же зеленые чепчики. Один и мне достался.
И все улыбались!!! Это было видно даже под масками.
Меня попросили сосчитать до десяти на любом языке иЙ На счете «семь» я открыл глаза уже в реанимации.
Врач-реаниматолог, такой же ТзеленыйУ, как и его коллеги, участливо смотрел мне в глаза и прослушивал сердце.
– Доброе утро! – с едва заметным мягким акцентом по-русски сказал он. Моему удивлению не было границ.
– Вилькомен цурюк! Их айнбисхен учить руссиш в праймери скуул. Но, думаю, по-английски проще, – продолжил он уже на языке обитателей туманного Альбиона.
– Конечно, – ответил я, – ну и как мои дела?
– ОК! – последовал универсальный всеобъемлющий ответ, – через 10 – 15 минут уже будете в своей палате.
Он слегка пожал мне запястье, то, которое было свободно от многочисленных трубочек, пожелал всего хорошего и переместился к следующей койке.
После его ухода я поступил в распоряжение двух бодрых сестричек, которые принялись отключать и отсоединять от меня многочисленные трубочки и датчики. В итоге я остался с тремя бутылками над головой, из которых в меня что-то вливалось, и с одной дренажной трубкой, берущей свое начало где-то под гипсом. Затем, уже в отделении, очередная сестричка сообщила: Тужин сегодня – нет, туалет – нетУ, и поставила у кровати общеизвестное приспособление.
А еще минут через двадцать пришли мои друзья: Света, Алишер и Виктор. Последний, являясь по совместительству кумом, как факир, извлек из рюкзака две банки пива. Не уверен, что подобную терапию одобрил бы мой лечащий врач, но спал я в эту первую послеоперационную ночь превосходно.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Начался так же, как и первый, за исключением того, что надо мной висели бутылки. Еще до завтрака меня бодро отвезли на рентген и так же бодро вернули в палату. Вся процедура заняла 10 минут, не более. Во время обхода все, включая меня самого, увлеченно рассматривали штифты и пластинку на моих снимках и пришли к единодушному выводу, что операция прошла очень удачно. Главный сказал, что если не будет воспаления и сильных болей, то в четверг, в крайнем случае, в пятницу меня выпишут домой. А происходило это все в средуЙ
После обхода прибыла старшая с моим «делом» и с еще одной сестрой. Я был обколот во все возможные места, снабжен таблетками для трехкратного приема в течение дня и костылями.
И заснул.
Обед. Туалет. Снова сон. Не сон даже – отключка. И пот. Градом. Ужин. Опять пришли ребята. Я даже прогулялся с ними до комнаты посетителей – курилки по совместительству.
Ночь. За стеной мирно орет бабушка, словно ее режут. Из соседней койки дедушка кличет маму. Тяжко вздыхает у двери и, кажется, молится свежепрооперированный турок.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ, ИСТОРИЧЕСКИЙ
Исторический он по двум причинам: вернулась из Киева моя дорогая любимая жена, и меня выписали.
Напоследок я прошел курс хождения с костылями по лестнице. Примечательно, что подобной реабилитационной подготовкой со мной занимался врач, а не санитар или сестра. Пот лил с меня ручьями, и буквально через 5 минут этих упражнений на мне не осталось сухого места. Люди! Делайте гимнастику, зарядку, ну или, как там вам будет угодно называть, любую физкультуру! Мы даже не предполагаем, какое количество мышц нашего организма детренировано до состояния чуть ли не полнейшей атрофии! Не знал бы – не говорил.
На этом история болезни заканчивается, и начинается…
Андрей Белокуров
